На статье преподавателя Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина С. Никифорова «История русского языка и теория Н. Я. Марра» Сталин помет не оставил. Русист Никифоров в целом придерживался концепции Марра, но с учетом истории и материала русского языка. Он, конечно, в первую очередь обозначил сомнительные и спорные с точки зрения исторического материализма построения Марра, в частности о классах и классовом характере языка в первобытном обществе. Но для более поздних эпох, когда язык уже фиксируется в письменных памятниках, утверждения Марра о классовом характере языков и памятников не вызывают сомнений. «В период раннего феодализма, когда связь между феодалами и крестьянами имела в значительной мере характер внешнего принуждения, а более тесной была связь феодалов между собой, роль общего для феодалов языка играл литературный (письменный) язык. Этот литературный язык мог быть даже чужим для данного народа». Таким был, например, для немцев латинский язык – язык не только церкви, но и теснейшим образом связанного с церковью государственного управления и вообще образованности. «Поэтому в эпоху раннего феодализма между речью господствующего класса и речью социальных низов могло существовать значительное различие не только в лексике, особенно в семантике, социально-насыщенных слов, но и в грамматической стороне языка». Классовость языка, продолжал Никифоров, особенно хорошо прослеживается на примере истории русского языка. Ф. П. Филин в книге «Лексика русского литературного языка древнекиевской эпохи» (Л., 1943), в частности, показал, что «древнерусский письменный язык в основном отражает в себе речь городового населения, уже речь социальных его верхушек – князей, их дружинников, боярства и монастырско-церковных слоев. Язык населения сельских местностей, основных масс восточных славян, представлен в письменности косвенно, лишь в той мере, в какой можно говорить об известной общности речи верхов и низов населения». Кроме того, и деловой и летописный русский язык также отражает в основном нормы господствующего класса, хотя и вырос он на базе «общерусской языковой основы». Автор отметил, что как научный противник Марра покойный профессор А. М. Селищев, так и ученик Марра профессор Ф. П. Филин «одинаково объясняют возникновение известного единства славянских языков как результат схождения человеческих коллективов».

Уже по одному тому, что Сталин не оставил никаких помет на этой примиренческой статье Никифорова, можно сделать вывод, что любые аргументы, пытающиеся примирить обе позиции, оставляли его равнодушным. Но в конце той же подборки была опубликована агрессивно промарровская заметка преподавателя Иркутского государственного университета В. Кудрявцева «К вопросу о классовости языка». Здесь уже Сталин не удержался от комментариев. Кудрявцев задался вопросом: «Действительно ли, что языки всех времен и народов не классовые?» Подчеркнув, а сбоку написав: «Да, действительно»[1065], Сталин, работавший в это время над своей статьей, продолжил эту фразу развернутым ответом в собственной работе. Кудрявцев из самых искренних верноподданнических побуждений привел еще более верноподданническое мнение покойного М. И. Калинина из его сборника «О вопросах социалистической культуры». Калинин писал: «Вот если бы спросили меня, кто лучше всех знает русский язык, я бы ответил – Сталин. У него надо учиться скупости, ясности и кристальной чистоте языка». Сталин не всегда доверял мнению даже ближайших соратников. Но, как я уже писал, к покойникам он относился очень серьезно, чаще более серьезно, чем к живым. Кто знает, может быть, именно эта цитата из статьи Калинина окончательно утвердила его в мысли самому взойти на дискуссионную трибуну?

Судя по последним публикациям, создавалось впечатление, что дискуссия начинает пробуксовывать. Ни с той, ни с другой стороны не хватало столь любимой Сталиным остроты в полемических выпадах, не было разнообразия в аргументации, не было лингвистической конкретики. И марристы, и антимарристы, соблюдая осторожность, редко называли конкретные имена, кроме Марра и Чикобавы. Все компаративисты делали обязательные вежливые реверансы в адрес противника. Дискуссия текла вяловато. Все как будто чего-то ждали. Да и сотрудники «Правды» со своей стороны придерживали ее темп, не выпуская на страницы газеты наиболее резких, как правило, молодых оппонентов. Не предоставлялось слово археологам, этнографам, историкам, хотя их статьи находились в редакции или было известно, что они готовы принять участие в дискуссии. Как я уже отмечал, они в большинстве были настроены промарристски. Ясно было, что скоро кто-то должен выйти и сказать решающее слово. В предыдущих дискуссиях этот кто-то подводил итоги и давал указания о том, как теперь следует думать, писать и преподавать. Иногда этим «кто-то» было все Политбюро в целом, от имени которого издавался соответствующий документ. Им мог быть и один из его членов, например А. Жданов или Маленков, а иногда и кто-то из вновь назначенных отраслевых вождей. Поскольку академик Виноградов даже не попытался подвести итоги, значит, решающее слово было не за ним. Похоже, что не только работники ЦК, но и работники «Правды» не были в курсе и не знали подробностей финального акта дискуссии. Во всяком случае, из ее редакции продолжали поступать сводки и предложения, по характеру которых видно, что не редакция, а Сталин полностью контролировал ее ход. 17 июня 1950 года на имя Поскребышева было направлено очередное послание за подписью Ильичева, в котором говорилось о вновь подготовленной подборке и опять упоминалась статья Черных. В письме впервые давалась общая сводка о поступивших в редакцию материалах:

«С начала дискуссии редакция получила свыше 190 статей. Авторы значительной части статей (около 70) выступают в защиту учения Марра без всяких оговорок. Другая часть авторов (более 100), защищая в целом учение Марра, критикует отдельные стороны этого учения. С резкой критикой марристского учения выступают авторы 20 статей.

До сих пор в “Правде” опубликовано 12 статей»[1066].

Сводка Ильичева интересна тем, что указывает на подавляющий численный перевес марристов и на то, что в большинстве своем те, кто писал в «Правду», также не подозревали об истинных целях дискуссии. До последнего момента не знали этого и люди, возглавлявшие «Правду», то есть Суслов и Ильичев. То, что Сталин скрывал свое желание поучаствовать в дискуссии, подтверждается, в частности, свидетельством главного редактора газеты Ильичева. Спустя много лет он рассказал своему тогдашнему помощнику В. И. Болдину о том, что накануне публикации очередной подборки Сталин внезапно позвонил ему. «Сталин стал нахваливать Ильичеву, – рассказал Болдин, – некоего молодого автора:

– Он просто гений. Вот он написал статью, она мне понравилась, приезжайте, я вам покажу. Сколько у нас молодых и талантливых авторов в провинции живет, а мы их не знаем. Кто должен изучать кадры, кто должен привлечь хороших и талантливых людей с периферии?

Когда Ильичев приехал, вождь в одиночестве прогуливался по кабинету. Дал рукопись. Ильичев быстро ее прочитал, дошел до последней страницы. Внизу подпись автора – И. Сталин.