А этот ребенок? Что за ребенок стоит впереди этого чучела, этой гувернантки, бледной как смерть? Это Софи Рэкхэм? Некоторые из собравшихся сегодня дам знали, что у миссис Рэкхэм есть дочь, другие не были извещены. Они с любопытством смотрят на маленькую девочку, отмечая, что по строению лица она в отца, но глаза у нее мамины.

Какие любопытные похороны! Так много женщин и почти нет мужчин! Что, у миссис Рэкхэм не было родни мужского пола? Братьев, кузенов, племянников? «Видимо, нет. Говорят, есть дядья, но они… Понимаете, они католики, и не из приличных, здравомыслящих католиков, а скорее… фанатики, что ли».

А что доктор Керлью, который пользовал миссис Рэкхэм? Можно бы предположить, что он будет на похоронах, правда? Ах, он в Антверпене, высказывает свое мнение на семинаре по микседеме. Вон его дочь, миссис Эммелин Фокс: стоит так неприметно в конце толпы. Еще одна вдова! Господи, вам приходилось раньше бывать на похоронах с таким количеством вдов и вдовцов?! Даже леди Ануин, вы знаете, она ведь не первая леди Ануин — нет, даже мать Агнес Рэкхэм была не первой — там была совсем другая, третья, то есть, на самом деле, первая леди Ануин, которая умерла чуть не сразу после замужества, а потом, буквально через пару недель, лорд Ануин встречает Вайолет Пиготт, а она, знаете ли, тоже вдова — вы не потеряли нить? История на самом деле вполне скандальная, ее лучше не вытаскивать на свет Божий, особенно в печальных обстоятельствах, которые сегодня нас всех сюда привели, в обстоятельствах, совершенно неподобающих для сплетен, а, кроме того, Вайолет Пиготт начала вертеть зонтиком перед лордом Ануином, когда еще не остыло тело его бедной жены, и кто знает, способен ли мужчина, только что овдовевший и потерявший голову от горя, принимать разумные решения?

Но все это в прошлом, не будем больше говорить об этом — тем более что никто из нас не знаком со всеми фактами, даже миссис Фитцхью всего не знает, а вот ее старшая сестра близко знала первую леди Ануин. Вон она, в боа из черных перьев; она непременно будет у миссис Барр завтра после полудня; у миссис Барр неофициальный прием, только для дам.

Да, так о чем мы говорили? Ах да, миссис Фокс. Она хорошо выглядит, правда? Еще полгода назад были все основания полагать, что ее больше не увидят на похоронах — разве что на ее собственных. И вот, пожалуйста, она здесь, что доказывает — Наперед никто ничего не знает. А что, миссис Рэкхэм и она были так хорошо знакомы? Как помнится, их никогда не видели вместе на людях. Может быть, она здесь как представительница своего отца? Вид у нее скорбный, но в то же время — как-то неловко говорить — несколько неодобрительный. Она ведь убежденная сторонница кремации, вы знали об этом? Доктор Крейн терпеть ее не может; во время одной из его проповедей она поднялась на ноги и сказала: «Прошу прощения, сэр, но то, что вы говорите, — неправда!» Вообразите! Жаль, меня там не случилось…

Но, как бы там ни было, она здесь, держится особняком, слушает доктора Крейна. Глаза у нее сухие, вид достойный. Впрочем, у всех дам сухие глаза и достойный вид. Миссис Гуч решилась было захлюпать носом, но, увидев, что другие так не делают, тут же остановилась.

А мужчины? Как держатся они? На лице Уильяма Рэкхэма — выражение мучительного недоумения. Без сомнения, кончина жены — это такая рана, глубину которой ему еще предстоит осознать. Лорд Ануин так хорошо скрывает горе, что выглядит почти скучающим. Генри Калдер Рэкхэм стоит неподвижный и меланхоличный; все его внимание сосредоточено только на пасторе; грудь вздымается в глубоком, тихом вздохе всякий раз, когда тот после паузы разражается новой тирадой.

Монолог доктора Крейна, похоже, близится к кульминации: он уже произнес слова «пепел и прах», наверняка означающие, что гроб скоро опустят в яму. Пепел и прах, напоминает он собравшимся, есть наши единственные материальные останки, которые ничего не значат в сравнении с нашей душой. В ярком свете физической смерти наша душа раскрывается как изначальная сущность, сбросившая с себя маленькую, почти не имеющую значения частицу — тело. Телесная форма миссис Рэкхэм не есть утрата для нее, ибо жизнь ее продолжается не только в воспоминаниях о характере и делах усопшей, которые, конечно, могут засвидетельствовать все присутствующие, но — что важнее — в сердце ее небесного Отца.

«С любовью хранимая в памяти всех, кто имел счастье знать ее, — земная утрата была обретением неба», — гласит надпись на могильной плите, почти тождественная надписи на памятнике Генри неподалеку — но как может человек, сраженный горем, придумать другие уместные слова? Что от него ожидали, метафизических стихов в стиле Герберта? Есть здесь человек, кто мог бы написать нечто лучшее, будь он на его месте? Смерть слишком непристойна для красивых стихов.

Уильям не отрывает взгляд от гроба, пока могильщики поднимают его на веревках. Он стискивает челюсти, борясь с соблазном вытереть пот со лба, поскольку боится, как бы тональный крем Рэкхэма и пудра Рэкхэма «Персиковый пушок» не смазались на носовой платок, обнажая ссадины и кровоподтеки. Пробил час: изящный, блестящий лаком ящик, наконец, опущен в могилу. Доктор Крейн нараспев читает древние слова, провожая его в путь. Они не утешают Уильяма: «пепел к пеплу, к праху прах» — очень хороши для декламации у могилы, но, с научной точки зрения, пепел есть продукт кремации, а не захоронения. Внутренние метаморфозы трупа зашли уже далеко, что хорошо известно Уильяму, видевшему тело в морге, но конечным продуктом будет не пепел; это будет жижа; или грязь.

В воображении Уильяма труп разложился еще сильнее, чем то, что он видел неделю назад и, когда гроб плавно нисходит в могилу, он рисует себе внутри него истерзанную, гнилую плоть, дрожащую, как желе. Он сглатывает, чтобы удержать стон ужаса. Как странно, что он не может поверить, что от Агнес осталось нечто твердое, и в то же время своего брата Генри, уже несколько месяцев пролежавшего в земле, а значит, рассуждая логически, достигшего гораздо худшего состояния, он представляет себе мумифицированным, твердым — как бревно. Даже в могиле брат деревянно сопротивляется разложению, противопоставляет ему жесткую чистоту, а переменчивость Агнес (в воображении Уильяма), типически женская неустойчивость, обрекает ее тело на алхимический распад.

Он отворачивается; он не выдерживает. Слезы щиплют ему глаза; есть здесь сегодня хоть один человек, который не думает втайне, что это он довел жену до самоубийства? Они презирают его, все эти женщины, все эти сплетницы-«подруги», они винят его во всем. На кого он может опереться? Он не может взглянуть на Конфетку, потому что она стоит с Софи, а он не в силах даже подумать о том, что делать с ребенком Агнес теперь, когда нет больше надежды, что у девочки будет мать. В отчаянии он ищет глазами леди Бриджлоу. Он потрясен — и глубоко тронут — видя, что и ее глаза блестят от слез. «Отважный, отважный вы человек», — говорит она. Не вслух, конечно, но всеми иными способами. Он плотно закрывает глаза, пошатывается и слушает звуки земли, падающей на землю.

Кто-то осторожно тянет его за рукав. Он открывает глаза, наполовину ожидая увидеть женское лицо, но видит лицо официальное.

— Пожалуйте сюда, сэр.

Рука в черной перчатке указывает в мир за церковным двором.