Землистая кожа миссис Фокс розовеет с каждой минутой, тема все больше воодушевляет ее.

— Только до тех пор, пока мужчины устанавливают законы, которыми онределяется, что может и чего не может делать женщина. А законы есть не просто то, что занесено в свод законов! Проповедь священника, в сердце которого нет любви, есть закон; принижение, подчеркивание ограниченности женщины в газетах, в романах, даже на этикетках всякой домашней мелочи — есть закон. И, всего более, — бедность есть закон. Если мужчина попадает в трудные обстоятельства, пять фунтов стерлингов и приличный костюм могут вернуть ему респектабельность, но если это случается с женщиной..!

Она задыхается от ярости; щеки у нее горят; она по-настоящему вошла в раж. От учащенного дыхания грудь вздымается и опадает, обрисовывая соски при каждом вдохе.

— Женщина так и остается в сточной канаве. Знаете, мисс Конфетт, я ни разу не встречала проститутку, которая не предпочла бы найти себе другое занятие. Если бы только могла.

— Но каким образом, — начинает Конфетка, пасуя под этим взглядом и заливаясь краской от линии волос до воротничка, — действует ваше «Общество»… спасая… проститутку?

— Мы посещаем бордели, дома греха, улицы… парки, те места, где бывают проститутки, и предупреждаем их — если нам дают возможность — об их дальнейшей судьбе.

Конфетка внимательно кивает, радуясь задним числом, что никогда не вылезала из кровати в те утренние часы, когда «Общество спасения» наведывалось к миссис Кастауэй.

— Мы предлагаем им убежище, хотя, к прискорбию, у нас так мало домов, которыми можно воспользоваться для этой цели. Вот если бы более разумно использовать полупустые церкви этой страны! Но неважно, мы делаем, что можем с имеющимися у нас койками… А что потом? Если девушки чему-то обучены, мы стараемся устроить их на работу через рекомендательные письма. Я написала множество таких писем. Если они ничего не умеют, стараемся научить их полезным вещам — шить, например, или стряпать. Во многих известных семьях работает прислуга, которая попала туда через «Общество спасения».

— Боже.

Миссис Фокс вздыхает.

— Конечно, это говорит не в пользу нашего общества — я имею в виду английское общество, если самое большее, что мы можем предложить молодой женщине — это респектабельное рабство. Но мы не в состоянии реформировать разом все пороки общества. Занимаемся пока одним, а не всеми одновременно. И нужда в этом очень велика. Проститутки умирают каждый день.

— Но от чего? — Конфетке любопытно услышать ответ, хотя она его знает.

— Болезни. Деторождение. Убийства. Самоубийства, — отвечает миссис Фокс, подчеркивая каждое слово. — «Слишком поздно» — вот проклятая фраза, которая сопровождает все наши усилия. Я только вчера посетила публичный дом, известный как заведение миссис Кастауэй, я искала конкретную девушку, о которой прочла в мерзкой публикации «Нового лондонского жуира». И обнаружила, что девушки уже давно нет, а миссис Кастауэй умерла.

У Конфетки каменеет все внутри, и лишь кованое сиденье скамьи не дает ее телу извергнуть на землю его отяжелевшие внутренности.

— Умерла? — шепчет она.

— Умерла, — подтверждает миссис Фокс; ее большие серые глаза отслеживают малейшую реакцию жертвы.

— Умерла… от чего?

— Новая Мадам не сказала. Наш разговор оборвался, когда передо мной захлопнули дверь.

Конфетке больше не вынести взгляда миссис Фокс. Ей дурно, ее тошнит; опустив голову, она тупо глядит в мятую черноту собственных колен. Что делать? Что сказать? Будь жизнь тем, что описывают грошовые романы Розы, она могла бы пронзить кинжалом сердце миссис Фокс, потом уговорить Софи помочь ей закопать труп; или же могла бы упасть к ногам миссис Фокс с мольбой не разглашать ее тайну. Вместо этого, Конфетка сидит, не поднимая головы, дыша короткими, мелкими вдохами, пока не начинает побулькивать в носу, а на перчатке, поднесенной к носу, появляется яркое пятно крови.

Рука миссис Фокс в довольно потертой и сморщенной перчатке протягивает белый носовой платок. Ошеломленная Конфетка берет платок, сморкается в него — и сразу ощущает неистовое головокружение; ее качает, а платок в одно фантастическое мгновение из мягкого, теплого квадрата белой ткани превращается в мокрую холодную красную тряпку.

— Нет, откиньтесь назад, — слышится голос миссис Фокс, когда Конфетка заваливается вперед, — вам лучше откинуть голову назад.

Осторожно положив крепкую руку на грудь Конфетки, она старается запрокинуть ее голову как можно дальше; лопатки больно упираются в железную спинку скамьи, глаза моргают в небесную голубизну. Кровь заполняет голову Конфетки; что-то щекотно стекает в гортань.

— Старайтесь дышать нормально, иначе потеряете сознание, — говорит миссис Фокс, когда Конфетка начинает хватать воздух ртом. — Слушайтесь меня, я знаю.

Конфетка слушается. Она продолжает смотреть в небо, левая рука с платком у носа, правую — это невероятно! — держит миссис Фокс. Крепкие костлявые пальцы ободрительно пожимают ее через два слоя козловой кожи.

— Мисс Конфетт, простите меня, — говорит голос рядом, — теперь я понимаю, что вы были очень привязаны к своей старой Мадам. Я самонадеянно не подумала, что это может быть. На самом деле, я много что упустила из виду.

Конфеткина голова теперь откинута так сильно, что она видит вверх ногами пешеходов, шагающих вдоль Пембридж-сквера. Мамаша, вниз головой свисающая с неба, тянет за собой перевернутого малыша, браня его за то, что он уставился на даму с окровавленным лицом.

— Софи, — встревоженно шепчет Конфетка, — я не слышу Софи.

— С нею ничего не случилось, — успокаивает ее миссис Фокс. — Она уснула около фонтана.

Конфетка моргает; слезы щекочут ей уши и смачивают волосы на висках. Она облизывает окровавленные губы, собираясь с духом, чтобы спросить о своей судьбе.

— Мисс Конфетт, прошу вас, простите меня. Я трусиха. Если бы я была смелой, я избавила бы вас от этой игры в кошки-мышки и прямо сказала бы вам, за кого вас принимаю. А если бы я оказалась неправа, вы решили бы, что я спятила — и на том все, конец.

Конфетка осторожно приподнимает голову, пока еще не отрывая от носа окровавленный платок.

— Итак… каков конец этого? И за кого вы меня принимаете?

Миссис Фокс отворачивается, глядя через парк на фигурку спящей Софи. У нее сильный подбородок и вполне привлекательный профиль, хотя Конфетка не может не отметить, что на завитке уха остался яркий мазок не смытой ушной серы.

— Я вас принимаю за молодую женщину, которая нашла свое призвание и намеревается хранить ему верность, какими бы средствами она ни зарабатывала себе на жизнь прежде. Именно такие надежды возлагает «Общество спасения» на девушек, которых пристраивает в хорошие дома, хотя многие из них, к сожалению, возвращаются на улицы. Вы ведь не вернетесь на улицы, мисс Конфетт?