Павлина попробовала его отговорить:

— Дорогой, ты же ещё не имеешь опыта. Вдруг не сможешь вернуться?

— Чепуха, вернусь! — воинственно возразил он. — В этих погружениях нет ничего сверхсложного. А Саблины, между прочим, говорили, что у меня сильная энергетика.

— Вообще-то я тоже подстраховался бы, — поддержал Павлину Даныбай. — Ты не знаешь всех нюансов числонавтики.

— Нет никаких нюансов. Сам бы попробовал.

— Я пытался, не получается пока, — признался снайпер. — Но я буду тренироваться.

— В общем, я вас понял, не переживайте, ждите, я глубоко нырять не буду и скоро вернусь.

Прохор, поиграв эргионом, сосредоточился на вхождении в энергоинформационный поток, ещё не до конца прочувствовав осязаемость этого термина.

Эргион мурлыкнул теплом.

Личность Прохора, имеющая множество названий: мыслеволя, психосоматическая система, эго, собственное «я», индивидуальная пси-структура, «душа», наконец, — отделилась от материального субстрата — мозга и легко перешла границу-мембрану соседнего Ф-превалитета — сорок пятого.

В голове Прохора-45 плавали слоистые дымы и облачка искр. По мнению Данимира Саблина, сорок пятый Прохор находился в коме, и с ним можно было согласиться: подсознание больного и порождало только эти дымы и непонятные мыслеформы — облачка искр.

Прохор-46 сидел на каменной скамье и жевал, держа в руках бутерброд с листьями капусты — на первый взгляд. По вкусу «капуста» напоминала сыр.

Понаблюдав за ним и всё больше осваиваясь со своим положением числопутешественника, Прохор упал в «колодец тьмы», соединявший числомиры, и, отсчитав более сотни «рассветов», вышел в голове Прохора-177.

«Родич»… бросал в костёр картины!

Костёр был разведен в яме на берегу озера, вокруг этого места рос кустарник, усыпанный чёрными ягодами, из зарослей торчал задок автомобиля, из которого Прохор доставал одну за другой картины, рассматривал и клал на полыхавшую, испускавшую зелёные и синие дымы кучу.

Одну из картин, написанных в странной гротесковой манере, в чёрно-белом исполнении, с добавлением тонких линий серебра и золота, Прохор запомнил.

На краю песчаной пустыни, уходящей барханной рябью к горизонту, стояла цепочка людей с поднятыми вверх руками. Фигуры людей отбрасывали длинные чёрные тени, хотя источника света видно не было. Над пустыней висел ажурный шар, белый вверху, чёрный внизу, к которому и протягивали руки стоящие. Потёки белого спускались сверху на чёрную нижнюю полусферу, образуя необычный рисунок.

Слева к горизонту уходил исполинский арочный мост, красивый, ажурный и при этом плотный и массивный.

Над мостом вздымалась к тёмному небу гигантская волна тумана, или скорее туча, испещрённая чёрными вихрями и проблесками молний.

Шар отбрасывал на песок ажурную тень, которая казалась устьем призрачного колодца, уходящего в чёрную непросматривающуюся пропасть.

Много позже Прохор, после всех своих приключений, вспоминая картину, понял, что художник, его далёкий «трансперсональный родич», изобразил меркабу — такой, какой она ему привиделась. Возможно даже, что он неосознанно путешествовал по Числовселенной и где-то видел этот геометрический шедевр, называемый «родичами» Даныбая формотроном, инфобиотоном и меркабой.

Таинственным образом художник почуял присутствие «родственника». Замер, хмуря брови, огляделся, пытаясь понять, кто на него смотрит.

Прохор мог заговорить с ним, но не знал, как он отнесётся к гостю, да и Саблины не рекомендовали знакомиться с «родственниками» во избежание психической травмы последних, поэтому числопутешественник поспешил убраться из псисферы человека, сжигающего свои творения и обладающего тонкой нервной организацией.

Чёрт дёрнул его пойти глубже. В голову ударил успех первого погружения, закончившегося благополучно. Показалось, что он теперь сможет гулять по числомирам свободно, не стеснённый присутствием проводника, сам выбирая остановки.

Обычно самоуверенность помогала ему в жизни, заставляя контактирующих с ним людей уважать математика и поддаваться его решительности. Но он не учёл одно небольшое обстоятельство: до самостоятельного числодайвинга ему не приходилось возвращаться домой без помощи Саблиных. А этому процессу надо было учиться, так как скольжение вдоль индивидуальной числолинии, соединявшей психофизических «родственников», как позвоночник соединяет голову и нижнюю часть тела, это не езда на трамвае по рельсам, соединявшим остановки.

Однако Прохор об этом не подумал, успешное посещение сто семьдесят седьмого «брата» окрылило его, и он спикировал в глубины Числовселенной как морской бомбардировщик на корабль, имея на борту одну торпеду, в данный момент — душу.

«Зарябило в глазах» от пронзающих «мыслетело» световых вспышек — выходов в пролетающие мимо псисферы «родственников».

Он спохватился, попытался посчитать, сколько миров миновал, но было уже поздно. Счёт пошёл на сотни, если не на тысячи.

Он так и не узнал потом, в каком превалитете сделал остановку.

«Родич» прыгал на батуте!

Во всяком случае, так Прохор-гость воспринял происходящее в том мире, куда попал.

Одетый в какое-то немыслимое тряпьё, обмотанное верёвками, туго стягивающими тело, местный Прохор отталкивался ногами от мелкоячеистой сетки, которая подбрасывала его высоко в воздух, и тогда перед ним распахивалась даль, заполненная удивительными природными образованиями… или же не менее удивительными архитектурными сооружениями. Отделить одного от другого было практически невозможно.

Главным же впечатлением, которое получил Прохор, была всеобщая зыбкость.

Все дома и строения, если это и в самом деле были дома и строения, все деревья и растительные массивы, если это были деревья, вздрагивали и шатались, будто сотворённые из комплектов мыльных пузырей.

Вздрагивали и плавно меняли форму пролетавшие в зеленоватом небе летательные аппараты.

Трансформировались при движении автомобили, двигающиеся по улицам города (если это были улицы).

Изменяли форму тел люди, снующие по уступам зданий (возможно, это были пирамидальные холмы) и между потоками машин — мыльных пузырей.

Не менялись только прыгающий на батуте «родич» да сама сетка.

Впрочем, через пару минут Прохор-гость начал сомневаться в том, что Прохор-хозяин прыгает на батуте.

Во-первых, это действо происходило на вершине пирамидального утёса, не имеющей ограждений.

Во-вторых, батут не имел стоек и креплений, поэтому было совершенно непонятно, на чём держится сетка.

В-третьих, при каждом подбрасывании сознание Прохора-гимнаста приугасало: ему становилось больно!

И в-четвёртых, стало видно некое струение над головой «родича», возникавшее каждый раз, когда его тело взмывало в воздух. Струение напоминало гигантскую призрачную ладонь, которая опускалась на голову прыгуна и впечатывала его в сетку.