очищал он сёбя от анархических замашек, на моих глазах превратился в коммуниста, и воинская дисциплина становилась его первой заповедью»,— продолжал размышлять Строд.

Приказом Иеронима Уборевича командующим революционными корейскими войсками был назначен Нестор Каландара-швили. Реввоенсовет вызвал его в Москву для отчета о формировании корейских частей.

«Вскоре я получил от Нестора телеграмму: «Готовьте наших орлов к новому походу». Прошло девяносто дней, а мы с ним уже отмахали три тысячи верст. До Якутска подать рукой, а там новые походы и последние бои за революцию»,— заключил Строд.

Метель разыгралась вовсю, изнуренные лошади остановились. Нестор заворочался, вылез из кошевки, к нему подошли Асатиани и якут-кучер.

— Почему стали? — спросил Нестор.

— Дорогу перемело, не видно ни зги,— ответил Асатиани.

— Далеко до почтовой станции? — обратился Нестор к якуту.

— До поселения Покровского остался один кес,— сказал кучер.

— Сколько это по-русски?

— Семь верст,— объяснил Строд.

— Семь верст до небес, и все лесом,— хмуро усмехнулся Нестор, обирая с бороды снеговую куржавину.

В сельце Покровском Нестор приказал собрать жителей на сходку. Среди собравшихся были и якуты — лазутчики из штаба мятежников, но никто не догадывался об их присутствии.

Нестор выступил с речью. Позванивая кавалерийской саблей, он ходил около стола и говорил о Ленине, о борьбе красных и белых, о близкой победе, черные влажные глаза его сияли, черные волосы взметывались над желтым лбом.

— Я пришел вернуть похищенную у вас свободу. Я верну ее даже ценой собственной жизни. Если останусь в живых, буду счастлив вашим счастьем, если погибну, вспомните обо мне как о верном сыне революции,— закончил он и вдруг выдернул из ножен саблю.

Все вздрогнули от провизжавшей стальной струи, он же подбросил саблю, поймал ее на кончики пальцев, поцеловал и рассмеялся. Обитатели тайги рассмеялись ответно: они обожали эффектные сцены.

Во время собрания телеграфист подал Нестору телеграмму. Он никому не показал ее, но предупредил Строда:

— Приготовься к немедленному выступлению. Якутск в опасности, мятежники усиливают натиск. Уйми бандитов, я со штабом еду следом за тобой.

Строд подчинился его приказу без расспросов, головной эшелон выступил на двое суток раньще.

В тридцати верстах от Якутска Лена образует Табагинскую протоку. Под крутыми обрывами протоки петляет тракт, с обоих берегов хорошо следить за путником, едущим в Якутск или из Якутска. В чащобе охотники настроили вежи, в одной из таких веж морозной ночью сидели два офицера. Нервно покуривая, они прислушивались к каждому шороху и, хотя, кроме них, никого не было, разговаривали полушепотом.

— Лазутчик из Покровского был? — спрашивал Семен Михайлов, командир отряда ротмистра Николаева — организатора засады.

— Еще утром. Он видел, как телеграфист подал Каландара-швили телеграмму, а тот приказал Строду спешить в Якутск.

— Сработала наша приманка. Когда Строд проехал Та-багу?

— Сегодня в полдень.

— Он не заметил ничего подозрительного? '

— Мы вели себя как мыши.

— і Строд шел с пулеметами?

— Я насчитал шесть.

Офицеры помолчали с минуту.

— Строд давно отдыхает в Якутске,— сказал Михайлов.

Он уже не сможет помочь своему Деду. А что думает наш корнет?

— Уничтожение Каландарашвили и его штаба Коробейников считает решающим делом. Тогда Якутск окажется у его ног, думает корнет.

— Это он так и говорит?

— Именно он, а не я.

— Сопливец, оседлавший счастливый случай,—сплюнул и вытер плевок Николаев. — Ведь мы даже не знаем, что станем делать, когда покорим Якутск.

— А лотом что?

— А потом? Тише! Кто-то идет...

Офицеры вынули наганы, замерли в ожидании. У дверей трижды покашляли.

— Заходи! — крикнул Николаев.

В вежу неслышно протек якут-лазутчик.

— Я прискакал из Техтюра. Туда приехал большой крас* ный начальник, с ним много других, — путаясь в русских словах, сообщил он.

— Когда он был в Техтюре? — спросил Михайлов.

— Часа два назад.

— Он там заночует?

— Он скоро появится в Табагинской протоке.

— Посылает ли вперед разведку? — опять спросил Михайлов.

— Нет-нет!

— Прекрасно! Идем в засаду,— Михайлов застегнул на все пуговицы полушубок.

Офицеры вышли из вежи.

Блистала морозная луна, окольцованная полосами своего же света, тени деревьев лежали в сугробах, в пронзительном сиянии протока проглядывалась от берега до берега. Офицеры спустились в заросли, к замаскированным пулеметам.

— Ничего не слышно? — спросил у пулеметчиков Николаев.

— Пока тишина, но не беспокойся, ваше благородие. Здесь за версту скрип полозьев услышишь. А ночь какая светлая, хоть рукавицы штопай, — отозвался пулеметчик. — Закурить не найдется?

1 — Вот махорка, держи,— подал кисет Николаев.

Ты оставайся, здесь, я пойду на левый берег. Начинаем по сигналу. Закричу филином — и тогда с богом. С богом то-гда, повторил Михайлов, выбегая на тракт, особенно черный на сумеречной белизне протоки.

— Табага! Что означает это слово по-русски? — спросил у себя ротмистр Николаев. — Что бы ни означало, но сегодня оно означает Смерть с большой буквы. — Николаев постучал обледенелыми валенками. — Мороз до костей продирает, в такую ночку с бабенкой бы под одеяло. Что это такое, господи?

Пронзительный визг, будто звук стекла, раздираемого алмазом, пронесся над протокой.

— Снег скрипит под полозом,— пояснил пулеметчик, туша цигарку. ■— Кажись, едут...

Из тени береговых скал появилась кошевка, за ней другая, третья.

В первой кошевке ехали Нестор Каландарашвили и Михаил Асатиани, оба сидели, подняв закуржавелые воротники дох, опершись на пулемет, припорошенный снегом.

Под призрачным лунным светом, над безмолвной протокой 'заухал филин, и тотчас с обоих берегов ударили пулеметы. Они расстреливали ехавших в упор. Нестор выпрыгнул из кошевки, но пуля пробила ему голову; раскинув крестом руки,