ближнему. С теми, кто действительно был в нужде, ты первый советовал мне быть великодушным. С теми же, которые только притворялись, ты быстро мешал мне быть обманутым. И потом ты очень ученый для деревенского человека. Ты хорошо мыслишь и рассуждаешь. У тебя есть выдумки, которые тебе всегда удаются, и все, что бы ты ни затеял, оканчивается хорошо. Так вот, я доволен тобой и хотел бы, чтобы и ты со своей стороны был доволен. Скажи же мне совершенно откровенно, не желаешь ли ты чего-нибудь от меня, так как я ни в чем тебе не откажу.

— Я не знаю, почему вы меня об этом спрашиваете, — ответил Франсуа. — Для этого нужно, чтобы я проявил какое-нибудь недовольство вами, а этого совсем нет. Прошу вас быть в этом уверенным.

— Недовольство, я этого не говорю. Но у тебя обычно такой вид, какой не бывает у счастливого человека. Ты никогда не бываешь весел, ни с кем не смеешься, ты никогда не веселишься. Ты такой тихий, будто носишь всегда траур.

— Разве вы осуждаете меня за это, хозяин? В этом я не могу вас удовлетворить, так как не люблю ни бутылки, ни танцев; я не посещаю ни кабаков, ни вечеринок; я не знаю ни песен, ни шуток, чтобы посмеяться. Мне ничто не нравится, что отвлекает меня от моего долга.

— За что ты заслуживаешь большого уважения, мальчик, и не я тебя буду за это осуждать. Говорю же я тебе об этом потому, что мне кажется, что у тебя есть какие-то заботы, может быть ты находишь, что чересчур много трудишься здесь для других, а тебе от этого никогда ничего не будет?

— Напрасно вы так думаете, хозяин Верто. Я так хорошо вознагражден, как только могу этого желать, и нигде в другом месте я, может быть, и не получил бы такого большого жалованья, какое вы, по собственной воле, без всякой просьбы с моей стороны, мне назначили. Так вы мне прибавляете каждый год, и в прошлый Иванов день вы определили мне сто экю, а это очень большая плата для вас. Если это когда-нибудь будет вас стеснять, я охотно откажусь от нее, поверьте мне.

XIII

— Полно, полно, Франсуа, мы совсем друг друга не понимаем, — возразил хозяин Жан Верто, — я не знаю, с какой стороны к тебе и подойти. Ты однако же не глуп, и я думал, что я достаточно помог тебе, чтобы ты высказался; но раз ты стыдишься, я помогу тебе еще. Не питаешь ли ты склонности к какой-нибудь девушке из нашей округи?

— Нет, хозяин, — совсем прямо ответил подкидыш.

— Правда?

— Клянусь вам в этом.

— И ты не знаешь ни одной, которая тебе понравилась бы, если бы ты имел возможность к ней посвататься?

— Я не хочу жениться.

— Странная мысль! Ты еще чересчур молод, чтобы за себя ручаться. Но какая же тому причина?

— Причина! Вам хочется ее знать, хозяин?

— Может быть, так как я интересуюсь тобой.

— Я скажу вам ее; у меня нет причины скрывать. Я никогда не знал ни отца, ни матери… И вот еще одна вещь, которую я вам никогда не говорил; я не был к этому вынужден, но если бы вы меня спросили, я бы вам не солгал. Я — подкидыш, я — из приюта.

— Вот так так! — воскликнул Жан Верто, взволнованный этою исповедью; я никогда бы этого не подумал.

— Почему никогда бы не подумали?.. Вы не отвечаете мне, хозяин. Ну, что же, я, я сам отвечу за вас. Дело в том, что, зная меня за честного человека, вы удивляетесь, как может подкидыш быть таковым. Так это, действительно, правда, что подкидыши не пользуются доверием, и есть всегда что-то против них! Это несправедливо, это жестоко; но однако же это так, и нужно к этому примениться, раз лучшие сердца от этого не свободны, и вы сами…

— Нет, нет, — сказал хозяин, спохватившись, так как он был человек справедливый и рад был отказаться от дурной мысли, — я не хочу противиться справедливости, и, если я на мгновение забыл ее, ты можешь простить меня, это уже все прошло. Значит, ты полагаешь, что не можешь жениться, потому что родился подкидышем?

— Не в этом дело, хозяин, меня не беспокоит это препятствие. Всякие мысли бывают у женщин, у иных такое доброе сердце, что это было бы только лишним доводом за меня.

— Глядите-ка, а ведь это правда! — сказал Жан Верто. — Женщины, однако, лучше нас!.. Да затем, — прибавил он смеясь, — такой красивый парень, как ты, в расцвете молодости, здоровый и душою, и телом, может, пожалуй, возбудить охоту стать добрым. Но приведи же свои доводы.

— Послушайте, — сказал Франсуа, — я был взят из приюта и вскормлен женщиной, которую я не знаю. Когда она умерла, меня приютила другая, она взяла меня за то скудное вознаграждение, которое дает государство за таких, как я; но она была добра ко мне, и когда я имел несчастие ее потерять, я не утешился бы, если бы не помощь другой женщины, которая была лучшей из трех, и я сохранил к ней такую привязанность, что не хочу жить ни для кого, как только для нее. Однако я покинул ее и, может, никогда ее больше не увижу, так как она имеет состояние, и я, быть может, никогда ей не буду нужен. Но может случиться и так, что ее муж, который, как мне говорили, хворает с осени и который много порастратил неизвестно куда, скоро умрет и оставит ей больше долгов, чем имущества. Если бы это случилось, я не скрою от вас, хозяин, что я вернусь в те места, где она живет, и у меня не будет другой заботы и другого желания, как помогать ей, ей и ее сыну, и не дать нужде их заесть. Вот почему я не хочу никаких обязательств, которые задерживали бы меня на месте. У вас я связан на год, а женитьба меня свяжет на всю жизнь. Да и это было бы чересчур много обязанностей сразу на мои плечи. Когда у меня будут жена и дети, неизвестно, смогу ли я зарабатывать на два дома; неизвестно также, если я и найду жену с небольшим состоянием, смогу ли я с полным правом лишать достатка свою семью и делиться с другой. Из-за всего этого я и решил остаться холостым. Я еще молод, и время еще терпит; но если бы случилось, что мне забрела бы