с левой стороны и приветствовал большую старую колокольню, этого всеобщего друга, который первым показывается всем возвращающимся в эти края и выводит их из затруднения, если они сбились с дороги.

Что касается дорог, я не желаю им зла, такие они веселые, зеленеющие и приветливые в жаркую погоду, есть и такие, где можно и не получить солнечного удара. Но эти-то как раз и есть самые предательские, они могут вести вас в Рим, когда вы думаете итти в Анжибо. По счастью, славная колокольня из Монтипурэ не скупится себя показывать, и нет ни одного просвета между деревьев, где бы ни появилась верхушка ее блестящей шапки, чтобы сказать вам, поворачиваете ли вы к северу или к северо-западу.

Но подкидышу не нужно было никакого маяка, чтобы ему указывать путь. Он так хорошо знал все боковые дорожки и тупички, все лошадиные и охотничьи тропы и тропки, вплоть до лазеек через живые изгороди, что даже глубокою ночью он отыскал бы кратчайший путь по земле, как голубь отыскивает его по небу.

Было приблизительно около полудня, когда он увидел крышу мельницы в Кормуэ; она виднелась сквозь оголенные ветки деревьев; маленький синий дымок, подымавшийся над домом, обрадовал его: значит, дом не был покинут на одних мышей.

Чтобы поскорее добраться, он обогнул луг Бланшэ поверху и оставил источник в стороне. Но деревья и кустарники не имели листвы, и он видел, как блестели на солнце резвые его воды, никогда не замерзавшие, так как там били ключи. Зато у мельницы все замерзло, и нужна была ловкость, чтобы бежать по скользким камням и откосу реки. Он увидал старое мельничное колесо, почерневшее от времени и воды; с него свисали большие ледяные сосульки, острые на концах как иглы.

Но не хватало многих деревьев около дома, и местность кругом вообще сильно изменилась. Долги покойного Бланшэ заставили-таки поиграть топором, и во многих местах виднелись красные, как кровь христианина, только что срубленные ольховые пни. Дом вообще плохо содержался снаружи; крыша была еле покрыта, и хлебная печь совсем разваливалась под напором мороза.

И что еще было грустно — так это то, что не было слышно ни малейшего движения во всем жилье. Ни одной живой души — ни животных, ни людей; только серая, с черными и белыми пятнами собака, несчастный деревенский пес, вышла с крыльца и затявкала на подкидыша, но она, тотчас же затихнув, подползла и легла у его ног.

— Так, так. Лябиш, ты узнала меня, — сказал ей Франсуа, — а я бы тебя не узнал, такая ты стала старая и плохая: все ребра твои повылезли, и совсем поседела борода.

Франсуа разговаривал так с собакой и смотрел на нее; его охватило страшное беспокойство, и он точно хотел выиграть время, прежде чем войти в дом. До самой последней минуты он очень торопился, а теперь ему было страшно; он представил себе, что не увидит больше Мадлены, что она уехала или умерла вместо своего мужа, что ему дали ложную весть о смерти мельника; вообще у него были те мысли, какие обычно появляются, когда приближаешься к тому, чего желал больше всего на свете.

XVI

Наконец, Франсуа толкнул дверь, и вот вместо Мадлены он увидел перед собой красивую молодую девушку; она была румяна, как весенняя заря, и резва, как коноплянка; девушка приветливо ему сказала:

— Кого вам нужно, молодой человек?

Франсуа взглянул на нее лишь мельком, как ни была она привлекательна; он окинул взглядом комнату, ища мельничиху. И он увидел только то, что полог ее кровати был спущен и, значит, наверняка она была там. Он и не подумал ответить хорошенькой девушке, которая была младшей сестрой покойного мельника и звалась Мариетой Бланшэ. Он пошел прямо к желтой кровати и проворно откинул полог, не задавая никаких вопросов; там он увидел Мадлену Бланшэ: она лежала, вытянувшись, вся бледная, измученная и усыпленная лихорадкой.

Он долго молча разглядывал ее и не двигался с места: невзирая на горе, что видит ее больной, не глядя на страх, что она может умереть, он был счастлив, что ее лицо было перед ним и он может оказать себе: я вижу Мадлену.

Но Мариета Бланшэ тихонько оттолкнула его от кровати, закрыла полог и сделала ему знак подойти вместе с ней к очагу.

— Послушайте-ка, молодой человек, — произнесла она, — кто вы и что вам нужно? Я вас не знаю, и вы не из наших мест. Чем я могу вам служить?

Но Франсуа не слышал, что она ему говорила, и вместо ответа сам стал задавать ей вопросы: давно ли болеет мадам Бланшэ? Была ли она в опасности и хорошо ли за ней ухаживают?

На это Мариета ему ответила, что больна она со смерти своего мужа от чересчур большой усталости, так как она ухаживала за ним и помогала ему день и ночь; врача еще не звали, но пошлют за ним, если ей будет хуже; а что касается ухода за ней, то она сама, та, которая говорит, не щадила себя, так как это было ее обязанностью.

При этих словах подкидыш стал внимательно ее разглядывать, и ему не понадобилось спрашивать ее имени, потому что, хотя он и знал, что вскоре после его ухода Бланшэ поместил свою сестру к жене, он нашел еще кроме того в этом миленьком юном личике большое сходство с неприятной физиономией покойного мельника. Случается, что такие тонкие мордочки бывают похожи на совсем невыносимые морды, и не понимаешь, как это вышло. И хотя на Мариету Бланшэ весело было смотреть, а на ее брата прямо противно, но оставалось все же семейное сходство, которое не обманывало. В чертах покойного были угрюмость и раздражительность, а у Мариеты это переходило скорее в насмешливость и некоторую дерзость.

Франсуа почувствовал себя хотя и не огорченным, но и не успокоенным насчет ухода, который могла получить Мадлена от этого юного существа. Ее чепец был очень тонкий, заложен в складочку и хорошо приколот; ее волосы, убранные слегка по моде ремесленниц, были очень блестящи, хорошо и аккуратно расчесаны; руки ее и фартук были чересчур белы для сиделки. Вообще она была слишком юна, нарядна и развязна, чтобы думать день и ночь о человеке, лишенном возможности помочь самому себе.

И Франсуа сел у огня, не спрашивая больше ничего; он решил никуда отсюда не уходить, пока не увидит, куда повернется болезнь его дорогой Мадлены.

Мариета очень удивилась,