Филатов сидел у окна, пыхтел, словно паровоз, и багровел от злости. Десантники сказали, что выйдут покурить и дружно ретировались. Обратно в комнату они больше не возвратились. Женщины надули губы и сердито загалдели на Подорожника.

— Ты чего, Иваныч, раскомандовался? Шагай в свой батальон, там и командуй. Кому хотим, тому и даем! — громче всех возмутилась «стюардесса».

— Ах, ты, дрянь! «Офицерский осколок»! Вот и славно! — воскликнул взбешенный Подорожник. — Живи, как хочешь, я тебя больше знать не желаю. Пойдем, комиссар, отсюда!

Мы вышли прочь и двинулись по дорожке, наслаждаясь вечерней прохладой.

— Василий Иваныч, а чего Филатов в полку объявился? Он ведь теперь начальник штаба дивизии, которая возле иранской границы?

— У Ивана Грозного большие проблемы с особым отделом. Контрразведка за него крепко взялась. Сейчас вызвали в Кабул для разбирательства. Скажу по большому секрету, а ты никому больше!

— Могила! — пообещал я и дыхнул ему в лицо винными парами.

— Мне в штабе по секрету рассказали. Помнишь, Ковзонский осенью приезжал с концертом в полк?

— Ага! Солдаты и сейчас на подаренной гитаре тоскливые песни бренчат, — ответил я.

— Тогда певец на банкете подарил Ивану Грозному пластинку с автографом и кассету с новыми записями. «Батя» расчувствовался и ответил подарком — пистолетом ПМ. Тот пистолет был трофейный, со сбитым заводским номером. Разведка в кишлаке на засаде захватила, его не учли и не сдали. Ковзонский обрадовался такому подарку, расцеловал «кэпа» и повез через таможню, не таясь. Сунул как сувенир просто во внутренний карман. А на переходе границы поставили систему контроля. Минуя «звенелку», он прокололся. На вопрос: «Откуда оружие?» — певец ответил, что подарил командир восьмидесятого полка. Теперь третий месяц Филатову мозги пудрят. Шьют статью: контрабанда оружием. Объяснительные, рапорты, докладные. Чем закончится — неизвестно. Глупость, конечно. Медленно-медленно, но дело раскручивается. Филатов уже уехал к новому месту, руководить штабом дивизии, а бумажное крючкотворство неторопливо движется к суду. Или, может, ляжет под «сукно» если повезет дело-то уголовное. А тут еще одно разбирательство на подходе. Напасть за напастью. Помнишь, год назад солдат погиб? Тогда подрывали россыпь патронов и гранат, в старой штольне.

Я кивнул головой, припоминая, старое происшествие.

— Начальник инженерной службы торопился на совещание и поручил произвести взрыв сержанту. Но в том колодце скопился запас гораздо больший, чем рассчитывали. Сапера осколками и кусками земли поранило, слишком близко стоял. Да песком еще и присыпало. Хватились к вечеру, когда он уже остыл. Не забыли и эту историю. Вот Филатов и готовится к самому худшему. Могут даже, если захотят, посадить. Жаль «батю», если пропадет…

…Действительно, жаль. Матюжник, ужаснейший, грубиян, но вместе с тем добрейшей души человек. Отходчив, не злопамятен, добродушен. Своих в обиду не дает, офицеров растит, солдат бережет, бесцельно людьми не рискует. Глупость с подаренным пистолетом грозит сломать дальнейшую военную карьеру, в худшем случае — жизнь. Вроде бы из-за этого и представление к ордену возвратили.

Начальник политотдела приехал в полк и учинил разнос опухшему от пьянства Золотареву. Раскритиковал в пух и прах работу парткома, прошелся по казармам, ругая устаревшую наглядную агитацию. Я встретил Севастьянова у порога казармы. Представился и поприветствовал начальство.

— О, Ростовцев! Рад тебя видеть во здравии! Как дела, не болеешь синдромом заменщика? — спросил начпо.

— Все нормально, не жалуюсь! — ответил я, хмурясь.

Ничего хорошего от проверки для себя я не ожидал. В первой роте плакаты наглядной агитации постепенно приходили в негодность. В третьей и так было плохо с агитацией, а с уходом в клуб Мелещенко стало еще хуже. Бугрим никак не мог привести в порядок стенды у минометчиков. Единственное светлое пятно — вторая рота. Полковник ходил из помещения в помещение, качал головой, вздыхал, слушал меня, задавал вопросы, возмущался. Золотарев держался от нас на некотором удалении, вытирая пот и незаметно бросая в рот горошинку за горошинкой «антиполицая». Инспектирование давалось ему очень тяжело, видимо вчера не рассчитал дозу, а начальник нагрянул внезапно. Неожиданно Севостьянов сменил тон и без всякого плавного перехода от ругани и недовольства спросил:

— Никифор Никифорович! А ты почему до сих пор старший лейтенант, а не капитан?

От такого неожиданного вопроса я опешил и смутился.

— Мне рано быть капитаном. Я лишь полгода назад был лейтенантом.

— Рано, говоришь? Воевать не рано? Героем становиться не рано?

— Ну, это другое дело, — вздохнул я, испытывая неловкость от таких слов.

— Если мы тебя назначили заместителем комбата, значит, солиднее быть капитаном. Не дело, что у старшего лейтенанта в подчинении несколько капитанов. Он оглянулся на замполита полка и поманил его пальцем.

— Завтра подготовить документы к званию «капитан». Досрочно!

— Нет, — глядя в сторону, промямлил Золотарев. — Пусть переделает все стенды в ленкомнатах, а после подумаем.

— Молчать! — взвизгнул полковник Севастьянов. — Я сказал представить документы! Это приказ! А с вами я разберусь отдельно! Иди, Ростовцев, работай.

Я отошел в сторонку, но даже издали были слышны громкие вопли:

— Алкаш! Сниму с должности!

— Тогда хрен тебе, а не академия ГШ! — взвизгнул Золотарев. — Я найду на вас управу!

Севастьянов топал ногами, что-то еще долго орал, а я почел за благо быстро удалиться.

Полковник уехал, а Золотарев сказал, что в течение месяца надо переписать плакаты, а уж потом можно будет вернуться к вопросу о звании. Он подумает. Вместо писанины мы отправились в рейд, затем в другой, третий, а нового звания так и не было. Не проявил, как говорится, настойчивости.

На дороге среди бела дня два бойца остановили «барбухайку» и затеяли обыск. Нашли металлическую шкатулку с афганями. Денег оказалось что-то около миллиона. Солдаты под дулами автоматов и наведенной пушки изъяли ящик и прогнали афганцев. Хорошо не расстреляли! Аборигены умчались в Джелалабад за поддержкой. Как оказалось, они везли казну племени в Кабул и не ожидали такого поворота дела. Местное руководство вышло на командование батальона, а спецслужбы на особиста батальона. Тот доложил о происшествии начальству в полк.

Афганцы умоляли вернуть деньги. Пусть даже не полностью. Четверть, мол, возьмите себе, но возвратите хотя бы остальное! Комбат прибыл на заставу, перевернул все вверх дном, вытряхнул даже прапорщика из штанов и трусов. Нашли денежки до последнего «афгани». Кочевники, обрадовавшись, забрали деньги, а четверть миллиона в качестве благодарности оставили у наших. Деньги упаковали и направили прапорщика в полк, сдать под отчет начфину. Для работы разведки с агентурой и местным населением.