Жюльетта чуть не зарыдала, но вместо плача получилось какое-то беспомощное бормотание.

— …Разумеется… дом после папиной смерти продали… мама… мама живет теперь там… Ах, как же эта улица называется?.. Вам ничего о ней не известно?.. Но моего свояка вы ведь должны знать… он служит в министерстве морского флота… в высокой должности… Как же его зовут?.. Голова моя… Коломб, ну конечно же — Жак Коломб! Вы, конечно, знаете его… С сестрами я вижусь редко… Но как только я опять буду в Париже, я, конечно, повидаю всех друзей и подруг, как вы считаете?.. Вы меня отвезете в Париж?..

Жюльетта покачнулась. Адмирал поддержал ее. Габриэл бросился в палатку и вынес складной стул. Больную усадили. Однако, несмотря на приступ слабости, болтливость ее не утихала. Возможно, она чувствовала себя обязанной поддерживать разговор. Но болтовня делалась все более вымученной, в ней появилось что-то попугаеобразное. Она называла все новые имена, как ей казалось, каких-то общих знакомых. Речь ее перескакивала с одного на другое без всякой связи. Контр-адмиралу стало явно не по себе. В конце концов, он подозвал младшего офицера:

— Вы позаботитесь обо всем, мой друг… и будете сопровождать мадам… «Жанна д’Арк» корабль военный, а на военном корабле вы не найдете должного комфорта. Но мы предпримем все необходимые меры, чтобы путешествие было вам приятно, дитя мое…

И даже после того, как удалился контр-адмирал, которого Габриэл немного проводил, болезненная болтливость Жюльетты не прекратилась. Молодой офицер, которого высокое начальство оставило в качестве кавалера, защитника и почетного телохранителя, с недоумением взирал на побелевшие губы несчастной женщины, из которых непрерывным потоком вырывались вопросы, на которые он не знал ответа. При этом в душе больной, должно быть, происходило что-то ужасное; дышала она быстро, пульс на шее трепетал. Да и тени под глазами делались все глубже и темней. Офицер обрадовался возвращению Габриэла Багратяна, а несколько поздней явились и матросы-санитары с носилками. Поначалу Жюльетта противилась отправке:

— Нет, я не лягу на это… Нет, это позор… Нет, я лучше пойду пешком…

— Тебе это не под силу, — сказал Габриэл, гладя ее руки. — Будь умницей, ляг и вытянись. Можешь мне поверить, я бы охотно согласился, чтобы меня снесли вниз…

Обе молочно-розовые физиономии расплылись в улыбке. Матросы подбадривали больную:

— Не беспокойтесь, мадам, мы снесем вас как хрустальную вазу, вы ничего и не почувствуете.

Жюльетта сдалась и даже притихла, как только легла на носилки.

Габриэл принес плед, подложил ей под голову любимую подушечку и вручил ее сумочку сопровождающему офицеру. Еще раз погладив жену по волосам, он сказал:

— Успокойся… мы ничего важного здесь не забудем… — и сам же оборвал себя. Офицер вопросительно взглянул на него. Носильщики подняли носилки и сделали несколько шагов. В стороне, очень волнуясь, их поджидала Сато, — уж очень ей хотелось возглавить процессию.

— Я сейчас догоню вас, — крикнул Багратян жене. Но Жюльетта так резко повернулась, что носильщики опустили свою ношу на землю. Ее истерзанное, отмеченное безумием лицо обратилось к Габриэлу, раздался голос, которого он никогда раньше не слыхал.

— Ты слышишь? Стефан… Непременно позаботься о Стефане!

Но, и в спасении мера страданий еще не была исчерпана.

Из палатки Товмасянов кто-то крикнул:

— Багратян, подойдите сюда!

Габриэл думал, что Искуи находится у своего раненого брата. Но она не показывалась. Габриэл вошел в палатку Арама. Все прошлое стало бессмысленным и безразличным. Пастора он застал в крайне лихорадочном, возбужденном состоянии.

— Где Искуи, Габриэл Багратян? Скажите во имя спасителя, где вы оставили Искуи?

— Искуи? После полуночи она несколько минут была у меня на высоте, где стоят гаубицы. Затем я просил ее пойти к моей жене.

— В том-то и дело! — выкрикнул пастор. — Еще утром я был твердо убежден, что она находится у вас на позициях… Но она не вернулась… она пропала… Я послал людей искать ее. Они ищут ее уже несколько часов… Матросы-французы давно уже хотели снести меня вниз. Но я без Искуи отсюда не уйду… Нет, нет, я не покину гору!..

Он вцепился в руку Габриэла и, несмотря на ранение, приподнялся.

— Это я во всем, виноват, Багратян… я все сейчас объясню… я виноват… И если бог после того, как всех одарил своей милостью, покарает меня через сына моего и сестру, то это будет только справедливо… И жена моя ниспослана мне во испытание…

— А где же ваша жена? — спросил Габриэл очень спокойно.

— Она побежала вниз. И младенца с собой взяла. Кто-то сказал, что там выдают молоко. Тут уж удержать ее не было никакой возможности.

От волнения раненый не мог больше говорить. Он попытался встать, но тут же снова лег.

— Проклятье! Ничего не могу! Пошевелиться не могу… Сделайте что-нибудь, Багратян! Вы тоже виноваты перед Искуи… Вы тоже…

— Подождите здесь, пастор. Я вернусь…

Произнес это Габриэл еле слышно. Он двинулся через площадку Трех шатров, медленно пересек ее, но далеко не ушел, а просто сел и стал смотреть вперед. Одна только мысль тревожила его усталый слабеющий дух: «И это спасенье?». Он старался вспомнить свой ночной разговор с Искуи. Но в душе не сохранилось ни одной подробности, а лишь осадок разочарования. Она приходила, чтобы напомнить ему об обещании быть с ним в последний час. А он отверг ее, отослал к Жюльетте. И это было так естественно! Потому что даже после вчерашней катастрофы он не терял надежды на спасение. Искуи должна была быть в безопасности. Разве не об этом он думал ночью? А Искуи все время стремилась к чему-то, чего он ей дать не мог — к гибели, к упоительной вере в гибель. И он должен был разочаровать ее в этой мужественной вере. Однако где же она сейчас? Габриэл не мог объяснить почему, но был уверен, что Искуи уже нет в живых… Искуи еще ночью искала смерти, Искуи нет на Дамладжке, и сколько бы ее ни искали — все напрасно…

Но Габриэл стряхнул с себя эту сковывающую безнадежность и отдал необходимые распоряжения.

И все же Габриэл ошибался. Искуи была жива. Когда он приложил к губам свисток, чтобы вызвать людей и отправить их на поиски, Геворк-плясун уже нашел ее. Правда, еще немного, и он опоздал бы. Ночью Искуи сбилась с проторенной тропы и упала в небольшую заросшую расселину. Расселина эта находилась в стороне от общих дорог, неподалеку от Скалы-террасы. Что Искуи понадобилось здесь между полуночью и рассветом — этого никто не мог сказать. Отделалась она несколькими ссадинами на руках и ногах. Никаких ран, перелома костей, сотрясения мозга, даже никакого растяжения у нее не было. И все же смертельная усталость, против которой Искуи боролась уже несколько дней и в которую она, как в нечто желанное, погружалась все больше, целиком завладела ею.

Когда Геворг принес ее на своих могучих руках, привыкших и к иным тяжестям, она была еще в полном сознании. Огромные, чуть ли не веселые глаза были широко раскрыты, но говорить она не могла. К счастью, среди матросов, которые переносили последних больных, нашелся один молодой медик с «Гишена». Он дал Искуи сильнодействующее сердечное лекарство, однако настоял на немедленной отправке Искуи на борт корабля, а то как бы не случилось беды. Тут же матросы положили Товмасяна и Искуи на носилки. Габриэл поручил Кристофору — как только будет вынесен багаж, сжечь все три шатра со всем содержимым.