Однако, приняв такую Конституцию, якобинцы поясняют: пока не время воплощать ее в жизнь. Феодальные монархи Европы хотят погасить Французскую революцию, начинается интервенция. Действие рождает противодействие. Создано 14 революционных армий. Они героически отражают нашествие извне. Но происходит нечто страшное. Если генерал революционной армии терпит поражение, ему отрубают голову без суда.

В известном якобинском документе «Декрете Национального Конвента о врагах народа» от 10 июня 1794 года говорилось: «Революционный трибунал учрежден для того, чтобы наказывать врагов народа». И это всего через пять лет после «Декларации прав человека и гражданина»! Робеспьер был одним из авторов этого документа. Он и другие якобинцы – Луи-Антуан Сен-Жюст, Жорж Кутон, Филипп Франсуа Леба – были настоящими революционерами, в которых обязательна смесь героизма со злодейством.

Диктатура не ставит перед собой задачи добиваться справедливости – справедливость откладывается на потом, она настанет в будущем золотом веке. Пока же надо покончить с врагами народа. Они перечислены, и это длинный список. Например, те, кто пытается «вызвать упадок духа народа», «развратить общественные нравы». Понятно, что обвинить в этом можно кого угодно. А «наказанием, установленным за все преступления, подлежащие ведению революционного трибунала, является смертная казнь».

В своих речах Робеспьер доказывал, что каждый гражданин обязан донести на врагов народа. У него есть такая фраза: «Основной добродетелью гражданина является недоверие». Он хотел загнать людей к счастью насильственно. Идея свободы мнений была отброшена. Революционная обстановка требовала революционного поведения. И Робеспьер стал символом этой суперреволюционности.

Он был политиком в полном смысле слова. Постепенно другие лидеры революции поддались ее соблазнам. Ведь она дала невиданные возможности: присвоить земли аристократов, продать их с колоссальной выгодой, нажиться на поставках оружия… В эти годы создавались состояния, которые прожили гораздо дольше, чем революция, и расцвели после нее.

А Робеспьера народ называл Неподкупным. В то время как, например, Дантон покупал поместья, властитель дум Робеспьер с августа 1791 года ютился в одной комнате деревянного флигеля при доме столяра Мориса Дюпле на улице Сент-Оноре. Весь Париж знал эту улицу, этого столяра, весь Париж знал, что Робеспьеру можно верить, именно он приведет к счастью.

Он дружил с сыном Мориса Дюпле Симоном, а дочь Дюпле, Элеонора – считалась невестой Робеспьера. Он прогуливался с этой прекрасной девушкой по улице Сент-Оноре, у всех на виду. Правда, брака он так и не заключил, несмотря на то что после революции оформление супружеских отношений было предельно упрощено. Наверное, он боялся обуржуазиться. Для него важно было вступить в брак после окончательной победы революции, уже в золотом царстве. Так он укреплял веру народа в счастливое будущее.

Робеспьер придумал поразительный способ сплотить нацию – учредить культ Верховного Существа. Еще раньше, когда некоторые его соратники предлагали атеистическую программу, у него хватило здравого смысла возражать: он понимал, что это оттолкнет народ. Теперь же он предложил культ нового Верховного Существа, которое якобы открыли французы и под эгидой которого они должны были повести за собой все народы мира. 8 июня 1793 года прошли пышные торжества. Оформлял их знаменитый художник Жак Луи Давид. Все было очень торжественно. Робеспьер – председатель Конвента – возглавлял процессию, в новом голубом фраке, с колосьями в руках. Прежде он вообще не носил фраков. Но в тот момент не боялся выглядеть смешным, веря, что объединит нацию, что все враги будут наконец отринуты и народ пойдет за ним.

Казнь Робеспьера.

Иллюстрация XIX в.

Террор оставался, конечно, наиболее действенным способом борьбы с врагами. За полтора месяца 1793 года было вынесено 1285 смертных приговоров. У людей есть такое свойство: им всегда кажется, что репрессии касаются только тех, кто наверху, а простым гражданам ничего не грозит.

Тем не менее, когда террор разрастается, под гильотину идут все подряд.

В приговорах революционного трибунала стал применяться так называемый «принцип амальгамы». Амальгама, как известно, – сплав ртути с другими металлами. На совершенно формальных судебных заседаниях рассматривались дела целых групп людей. В группы объединялись те, кто, например, «пытался развращать нравы народа», и те, кому предъявлялось какое-либо уголовное обвинение. И вся группа получала приговор. А потом всех вместе казнили. Причем могли даже расстрелять из пушек.

Робеспьер шаг за шагом убирал конкурентов, демонстрируя умение маневрировать, потрясающую политическую гибкость. Жака Эбера и эбертистов – всех под нож. И сторонников Жоржа Дантона. Когда пламенного Дантона везли мимо дома Робеспьера на казнь, он прокричал: «Мы скоро встретимся, Максимилиан!» И был абсолютно прав.

Среди приговоренных оказался и Камилл Демулен – школьный друг Робеспьера, с которым они сидели за одной партой в колледже в Аррасе. Робеспьер был шафером на свадьбе Демулена. И вот Камилл в своей газете «Старый кордельер» высказал некоторые сомнения в необходимости террора. Для Робеспьера же террор сделался, видимо, чем-то вроде религии. И он отправил бывшего близкого друга на гильотину.

В последние недели жизни Робеспьер добился казни и тех, кто слева, и тех, кто справа. Оставшиеся сидели и дрожали, потому что он предлагал вновь усилить законы о применении террора. Так что заговор против Робеспьера – это воплощение ни с чем не сравнимого страха. После его казни враги сочинили злорадную эпитафию: «Прохожий, не печалься над моей судьбой. Ты был бы мертв, когда б я был живой». Потрясающе точно.

Все произошло 9–10 термидора 1794 года. Члены Конвента объединились перед лицом смерти. Они договорились не давать Робеспьеру высказаться. В шуме, суете его вместе с соратниками арестовали, как до этого случалось с его врагами. Он даже не понял, что такое может быть. Схваченные, якобинцы чуть не вырвались на свободу. Народ Парижа хотел их освободить. Любовь и уважение к Неподкупному все еще были велики. Но якобинцы не смогли этим воспользоваться. Они прекрасно умели говорить – но не действовать. А Робеспьер был лишен возможности произносить речи: случайная (или не вполне случайная) пуля раздробила ему челюсть.

Якобинцев казнили даже не по законам организованного ими террора, а просто без суда. Революция всегда развивается по логике гильотины.

Образ Симона Боливара в истории ярок и противоречив. С одной стороны, с ним связано явление боливаризма, исследуемое в серьезной научной литературе. С другой стороны, его именем назван, например, ведущий футбольный клуб в Боливии. И шляпа, в которой, как мы знаем из текста пушкинского романа в стихах, ездил на бульвар Евгений Онегин.

Уже в XX веке революционный демократ Хосе Марти так характеризовал его: «Нельзя спокойно и размеренно говорить о том, кто при всей своей жизни ни минуты не знал покоя. О Боливаре можно говорить, если трибунами станут высочайшие вершины гор. Если говорить о Боливаре, то пусть свирепствует буря, гремит гром, ослепительные сверкают молнии».