«Хочу превратить ее в коляску. Думаю, нам в ней будет очень удобно».

С этими словами колдун уселся рядом с отцом, вытащил волшебную палочку и закрутил ее на кончике пальца.

«Давай, Мегине, — крикнул он, — запрягай и гони!»

Мгновенье спустя софу вынесло из шатра, она поднялась и полетела над стеной. Отец задремал и проснулся от громкого смеха своего покровителя.

«Скажи мне, где ты?» — спросил Мограбин.

Шаскар осмотрелся и увидел, что находится в совершенно незнакомой ему прекрасной комнате.

«Выгляни в окно, может, тогда поймешь».

Отец послушался и при свете луны (ибо дело было ночью) разглядел большую площадь и множество людей, отдыхавших под деревьями.

«Ты у себя, Шаскар, — сказал ему его провожатый. — За дворец уплачено, а под окном — главная площадь твоей столицы. И если кто-нибудь посмеет помешать твоему избранию, верь, я накажу его. Сейчас подадут ужин, мы насытимся, а завтра я узнаю, что тут происходит».

На следующий день отец, оставшись в одиночестве, всё время наблюдал через окно за народом, чьи обычаи были ему совершенно незнакомы. Он с большим нетерпением ждал возвращения своего покровителя и, слишком поглощенный мыслями и тревогами, почти ничего не ел.

Наконец Мограбин появился, изображая страшную усталость.

«Без труда ничего не узнаешь, — вздыхал он. — О, какие козни, жадность, лицемерие движут людьми! Все повязаны друг с другом и действуют заодно: завтра принесут жертвы Дагону и его сыну Бильэльсанаму, послезавтра выпустят птицу, которая сядет на голову первого визиря, и всё — он станет царем».

«Что за птица?» — спросил мой отец.

«Тер-иль-бас[85]. Птица ручная, но жрецы Дагона из кожи вон лезут, чтобы она вела себя как дикая. Они тайком свернули шею той, что крестьяне несколько дней назад принесли для церемонии избрания, потому что лесная тварь оказалась бездарной и никого не слушалась… Эти добрые простые птицеловы обязаны днем и ночью сторожить пойманного ими тер-иль-баса, народ верит в их честность, и правильно делает, потому что сторожа в самом деле глаз не спускают со священной птички. Однако у стражников этих есть один недостаток: они не замечают, как их спаивают. О, я отомщу этому Дагону и сынку его Билю! Я разорву все эти сети, или я буду не я!.. Завтра, царевич мой, ты пойдешь в храм. Тебе надо показаться людям на глаза. Никто не должен обвинить Дагона, что он остановил свой выбор на незнакомом ему человеке. В храме ты увидишь царевичей Кореи, Тункина, Кохинхина и при этом обратишь на себя внимание: Илаг Кадахе позаботится о твоем внешнем виде и достойном сопровождении. Что до меня, то твоему покорному слуге нельзя терять время, я займусь другими делами».

Утром, исполняя указания своего покровителя, мой отец направился в храм Дагона. Он заметил, что люди в самом деле глядят на него во все глаза. Жрецы, казалось, ничего не забыли, чтобы задобрить свое божество: они приносили в жертву быков, нетелей, овец, голубей и разных мелких птах, дабы все слои общества были представлены своими подношениями.

Глядя на сосредоточенные лица жрецов, слушая молитвы и песнопения, обращенные к Дагону и Бильэльсанаму, в самом деле можно было подумать, будто люди верят в помощь богов и что через день Небеса укажут на своего избранника. Отец, зная, что за этим стоит, ушел из храма, проникнувшись отвращением к подобному лицемерию.

Его ревностный советчик не заставил себя ждать.

«Ты сам видел, что там делается, — сказал Мограбин. — Завтра все эти ханжи будут весьма разочарованы, когда поймут, что их птица забыла всё, чему ее учили. Тебе же следует сохранять хладнокровие, мой царевич, и не тревожиться, что бы ни случилось. Я буду рядом и при малейшей опасности стану на твою защиту. На всякий случай при тебе неотлучно будет моя невидимая Мегине».

И вот настал час избрания царя. Посередине главной площади Нантаки воздвигли высокий алтарь, а вокруг него — многоярусные трибуны, на которых разместилось около тысячи человек.

Первый визирь и главные сановники, царевичи, эмиры и самые важные государственные лица заняли ближайшие к алтарю места. Жрецы, стоя, готовились совершить положенные обряды.

Тер-иль-бас в золотой клетке, украшенной цветочными венками, под охраной крестьян-птицеловов, ждал, когда его выпустят. Дым от бесчисленных курильниц с благовониями заполнял воздух так, что порой затмевал происходящее.

И вот зазвучали священные трубы, возвестив о том, что Дагон и Биль готовы сделать свой выбор. Главный жрец приблизился к клетке, дабы распахнуть ее дверцу перед тер-иль-басом, на которого якобы должно было снизойти божественное озарение.

Птица заметила, что дверца приоткрылась, тут же ринулась вон из клетки, и, как бы сметая препятствие на пути к свободе, вцепилась в нос главного жреца. Затем, ударив его крыльями, взметнулась ввысь.

Сделав круг над площадью, тер-иль-бас опустился ниже и пролетел непосредственно над первыми рядами зрителей. Глядя на то, как он кружит, поднимаясь ко всё более дальним трибунам, можно было подумать, что он решает, куда двигаться дальше и кого выбрать. Паря над последними трибунами, птица как будто искала кого-то и не могла найти.

Народ пребывал в восхищении, наблюдая за полетом тер-иль-баса. Жрецы только руками разводили в недоумении. Верховный жрец и первый визирь изъявляли крайнюю обеспокоенность, время от времени привставали с мест и обменивались знаками, выражавшими крайнее удивление.

Шаскар стоял в самом последнем ряду. Тер-иль-бас несколько раз подлетал к нему. Мальчики-служки оставили алтарь, подбежали к моему отцу и, став подле, принялись отчаянно размахивать руками, пытаясь отогнать от него птицу и заставить ее вернуться на середину площади. Та, словно не замечая их, продолжала свои поиски, кружа над трибунами.

Внезапно она резко спланировала и села на голову отца, после чего успокоенно сложила крылья и распустила хвост.

Народ узрел в этом чудо, жрецы и визири пришли в ужас. Служки замахали руками и закричали, пытаясь заставить священную птицу расстаться со своей добычей, но упрямый тер-иль-бас крепко вцепился в макушку Шаскара.

Кто-то сдернул с отца тюбетейку: птица взлетела и снова опустилась на его непокрытую голову. Тогда двадцать рук потянулись к ней, чтобы схватить и стащить, но тут на трибунах все как один закричали:

«Вот царь, данный нам великим Дагоном!»

«Это ошибка, это какая-то ошибка», — повторяли жрецы и служки, рассеявшиеся в толпе.

Один из них приблизился к моему отцу.

«Никто тебя не знает, скажи, откуда ты, из какой земли Китайской империи?»

«Я иноземец, — отвечал отец. — Из Персии».

«Перс! Перс! — раздалось разом десять — двенадцать