— Сейчас тебе следует прикусить язык!

— Мы даже были в Риме, Михаил, Джулиус и я, — взорвался Джозеф. — Вы никогда не были в Риме, не встречались с епископом или Его Святейшеством папой римским, как мы…

— Это еще одна причина, почему вам лучше не спорить. Вы дали обет воздержания, бедности и послушания. Вас выбрали среди многих, оказали вам милости по сравнению с другими, а вы позволили так погубить свою душу…

— Извините, отец, но я не думаю, что нам очень повезло, после того, как мы потратили восемь лет на поездку туда и обратно, если после нашего обучения, молитв, проповедей и ожидания никто из нас даже не посвящен, хотя нам это и обещали. Мне было двенадцать, когда я оставил свой дом. Джулиусу было один…

— Я запрещаю вам говорить! Я приказываю вам остановиться, — в наступившем после этого ужасном молчании Алвито поглядел на остальных, которые стояли по стенкам, смотрели и внимательно слушали их разговор. — Вы все будете посвящены в свое время. Но вы, Джозеф, перед Богом вы будете…

— Перед Богом, — взорвался Джозеф, — когда?

— Когда будет угодно Богу, — парировал Алвито, ошеломленный открытым неповиновением, — на колени!

Брат Джозеф пытался еще раз посмотреть на него, но не решился, его порыв прошел, он вздохнул, стал на колени и наклонил голову.

— Может быть, Бог смилостивится над вами. Вы сами признались в ужасном смертельном грехе, виновны в нарушении вашего святого обета воздержания, вашего обета послушания вашим наставникам. И виновны в немыслимом высокомерии. Как осмелились вы оспаривать приказы нашего епископа или политику нашей церкви? Вы рискуете своей бессмертной душой. Вы неблагодарны по отношению к вашему Богу, вашему Обществу, вашей церкви, вашей семье и вашим друзьям. Ваш случай так серьезен, что он будет рассматриваться самим отцом-ревизором. До этого времени вы не будете допущены к причастию, вам не разрешено принимать участие в службе — плечи Джозефа затряслись от угрызений совести, охвативших его. — Как начальная эпитимия, вам запрещается разговаривать, вы будете питаться только рисом и водой в течение тридцати дней, в течение тридцати суток вы каждую ночь будете проводить в молитвах святой Мадонне о прощении вашего ужасного греха, а кроме того, вы будете наказаны. Тридцать ударов бичом. Снимите сутану.

Плечи Джозефа перестали дрожать. Он поднял глаза:

— Я принимаю все, что вы приказали, отец, — сказал он, — и я прошу прощения чистосердечно, от всей души. Я прошу вашего прощения, как я всегда буду просить божьего прощения. Но я не буду наказан бичом, как обычный преступник.

— Вы будете наказаны!

— Пожалуйста, извините меня, отец, — сказал Джозеф, — ради Святой Мадонны я могу вынести любую боль. Наказание мне не страшно, смерть мне не страшна. То, что я проклят и буду гореть на вечном огне в аду — может быть, это моя карма, и я это вынесу. Но я самурай. Я из семьи господ Харима.

— Ваша гордость ужасает меня. Вас наказывают не для того, чтобы причинить вам боль, но чтобы смирить вашу ужасную гордыню. Обычные преступники? Где ваше смирение? Наш господин Иисус Христос вынес все унижения. И умер с обычными преступниками.

— Да. Здесь наша общая проблема, отец.

— В чем она?

— Пожалуйста, простите мою прямоту, отец, но если бы король королей не умер как обычный преступник на кресте, самурай мог бы принять…

— Замолчите!

— Христианство более элементарно. Общество очень мудро избегает проповеди распятия Христа, как делают другие ордены…

Как ангел мщения, Алвито поднял свой крест перед собой, словно защищаясь им:

— Во имя Бога, молчи и смирись, или ты будешь отлучен от церкви! Разденьте его!

Остальные ожили и стали подходить к нему, но Джозеф встал, в руке его появился нож, выхваченный из-под одежды, он прижался спиной к стене. Все замерли. Кроме брата Михаила. Брат Михаил медленно и спокойно подходил к нему, протянув руку:

— Пожалуйста, отдай мне нож, брат, — спокойно сказал он.

— Нет. Пожалуйста, прости меня.

— Тогда молись за меня, брат, как я молюсь за тебя, — Михаил спокойно подходил к оружию.

Джозеф отскочил на несколько шагов назад, потом приготовился к смертельному удару:

— Прости меня, Михаил.

Михаил продолжал приближаться.

— Михаил, остановитесь. Оставьте его одного, — приказал Алвито.

Михаил повиновался, остановившись в нескольких дюймах от занесенного оружия.

Алвито сказал, мертвенно побледнев:

— Бог с тобой, Джозеф. Ты отлучен. Сатана завладел твоей душой на земле, так же как он овладеет ею после смерти. Уходи!

— Я отказываюсь от христианского Бога! Я японец — я синтоист. Моя душа теперь принадлежит только мне. Я не боюсь, — выкрикнул Джозеф. — Да, у меня есть гордость — в отличие от вас, чужеземцев. Мы — японцы, мы не иностранцы. Даже наши крестьяне не такие дикари.

Алвито с торжественным видом сделал знак крестом, как бы защищаясь от них всех и бесстрашно повернулся спиной к ножу.

— Давайте помолимся все вместе, братья. В наших рядах сатана.

Остальные тоже отвернулись, многие опечаленные, некоторые все еще в шоке. Только Михаил остался там, где он стоял, глядя на Джозефа. Джозеф снял четки и крест. Он собирался бросить их, но Михаил удержал его руку:

— Пожалуйста, брат, пожалуйста, отдай их мне — просто как подарок, — сказал он.

Джозеф долго смотрел на него, потом отдал.

— Пожалуйста, прости меня.

— Я буду молиться за тебя, — сказал Михаил.

— Ты не слышал? Я отказался от Бога!

— Я буду молиться, чтобы Бог не отказался от тебя, Урага-нох-Тадамаса-сан.

— Прости меня, брат, — сказал Джозеф. Он сунул нож за пояс, толкнул дверь и, как слепой, пошел по коридору на веранду. Все с любопытством смотрели на него, среди них был и рыбак Уо, который терпеливо ждал в тени. Джозеф пересек двор и направился к воротам. У него на дороге стоял самурай.

— Стой!

Джозеф остановился.

— Извините, куда вы направляетесь?

— Простите меня, пожалуйста, я… я не знаю.

— Я служу у господина Торанаги. Извините, я не мог не слышать того, что там происходило. Вся гостиница должна была слушать это. Поразительно плохие манеры… удивительные для вашего господина. Так кричать и нарушать тишину. И вы тоже. Я здесь на часах. Я думаю, вам лучше пойти к начальнику нашей стражи.

— Я думаю, что пойду другой дорогой. Пожалуйста, извините…

— Вы никуда не пойдете сейчас. Кроме как к нашему начальнику.

— Что? А, да. Да, извините, конечно, — Джозеф пытался заставить себя что-либо соображать.