волшебного. Особенно когда это такой гипноз, который ты предлагаешь Руфусу. — Он заговорил серьезно. — Ты отправляешь его разум куда-то прочь… Что он находит там? Как же выглядит время? Как ощущает себя человек, стоя лицом к лицу с ним?

— Опустим это. Тебе надо побеспокоиться о своем рассудке, а не о Руфусе. С ним-то все в порядке.

— Верно ли, Мефистофель? Ты точно знаешь? Знаешь ли ты, куда отправляется его рассудок, когда ты выманиваешь его по вечерам?

— Откуда мне знать? Никто не знает. Пожалуй, и Руфус не знает, даже во сне. Но мой метод работает. И это самое главное. Времени нет, пока мы его не производим.

— Я знаю, его не существует. Но Руфус его видел. Руфус хорошо его знает. Руфус и Фауст. — Билл поднял голову и посмотрел на фотографию на каминной полке.

Весна в тот год пришла рано. Дожди смыли остатки снега, и длинную кривую улицу за окнами Уэстерфилда начали скрывать распускающиеся зеленые листья. В семейном кругу зима уступила место весне, и впервые в записанной на бумаге истории человечества зима человеческой жизни повернула к его личной невероятной весне.

Билл больше не мог думать о нем как об отце. Теперь это был Руфус Уэстерфилд, незнакомец приятной наружности, хотя память хранила весь его путь назад, из старости, и никакие провалы на этом пути не превращали отца в абсолютного чужака, с которым и поговорить не о чем. Однако на вид это был здоровый, полный сил, красивый незнакомец. Вернулась крепкая плоть и снова одела красивое изящное тело, которое помнил Билл. Ему даже казалось, что и в молодые годы отец не был в такой отличной физической форме, но, с другой стороны, медицинская помощь, которую он сейчас получает, намного превосходит уровень, доступный тогда. И как подчеркнул Морган, их цель была не вернуть копию Руфуса из прежних лет, а восстановить его утраченную силу.

Наибольшую загадку для них представляли перемены, произошедшие с его лицом. Тело человеческое меняется по совершенно естественным причинам, но лицо, наклон лба, носа, подбородка должны оставаться неизменными. У Руфуса было не так.

— У нас какой-то подменыш получается, — признал Морган.

— Несколько месяцев назад ты это отрицал.

— Ничуть. Я отрицал твое толкование. И по-прежнему с ним не согласен. За переменами стоят вполне очевидные причины — убедительные причины, которые ничего общего не имеют ни с волшебством, ни с приключениями под гипнозом, ни с договором, который заключают с дьяволом. Мы просто пока не выяснили, каковы же причины изменений.

Билл пожал плечами:

— Самое странное, что и он, кажется, не знает.

— Есть многое на свете, друг мой, чего он, кажется, не знает.

Билл задумчиво на него посмотрел:

— Это пусть подождет. — Он помолчал. — Мы не можем позволить себе увлекаться играми с несообразностями разума, когда еще и про тело ничего не понятно. Нам нельзя привлекать ни одного нового человека, пока нужда не заставит. Психиатру нелегко будет объяснить, что стоит за такой забывчивостью.

— Иногда, — сказал Морган, — я жалею, что мы решили сохранить все это в тайне. Но пожалуй, у нас не было выбора. По крайней мере, до тех пор, пока мы не запишем «что и требовалось доказать».

— Но до этого момента предстоит сделать еще немало. Если только нам удастся. Если течение не окажется слишком сильным для нас.

— Опять боишься? Не беспокойся, он остановится на тридцати пяти. Еще один курс уколов, потом, положим, еще месяц, чтобы установить баланс в деятельности гормональных желез, и он снова начнет стареть вместе с нами. Если бы он не был твоим отцом, ты бы не стал так переживать.

— Может быть, нет. Может, и не стал бы. — В голосе Билла слышалось сомнение.

* * *

Как-то утром в мае они, как всегда, сидели в гостиной. Собираясь что-то сказать, Морган поднял голову; в этот момент дверь открылась и в комнату вошел сорокалетний Руфус Уэстерфилд.

Он был красив солидной, спокойной красотой мужчины среднего возраста. Волосы снова приобрели густой темно-рыжий цвет, остались лишь залысины над бровями домиком. Черные, неглубоко посаженные глаза изменили разрез, а взгляд их показался бы абсолютно странным для любого Уэстерфилда, который когда-либо носил это имя. И лицо, и скрываемая им душа были одинаково чужими для Уэстерфилдов. Но перемена была едва заметна. Сам Руфус ее не ощущал.

Он вошел, насвистывая.

— Прекрасное утро, — радостно сказал он. — Прекрасный мир. Вы, юнцы, не можете это оценить. Человеку надо побыть стариком, чтобы снова радоваться молодости. — и он отвел шторы в стороны, любуясь новыми листьями и свежим майским утром.

— Руфус, — вдруг спросил Морган, — что это за мотив?

— Какой мотив? — Руфус бросил удивленный взгляд через плечо.

— Который ты насвистываешь. Скажи-ка.

— Не знаю. — Руфус задумчиво нахмурился. — Какой-то старый.

Он просвистел еще аккорд-другой — в странной манере, почти беззвучно.

— Ты должен его знать — в свое время он был очень популярен. А слова… — Он опять помолчал, прищурив черные глаза, глядя в бесконечность, пока искал в памяти слова. — На языке вертятся. Но не могу точно… кажется, на иностранном языке. Не то оперетта, не то что-то такое. Ну да, прилипчивая штука. — Он еще раз просвистел припев.

— Не думаю, что прилипчивая, — резко сказал Билл. — Вообще нет мелодии. Я ее не слышу, а может, ее и не было?

Тут он поймал взгляд Моргана и замолчал.

— О чем ты думаешь, когда насвистываешь ее? — спросил Морган. — Мне интересно.

Руфус положил руки в карманы и посмотрел в потолок:

— О молодости. Ты это имел в виду? Театры, свет, музыка. Несколько молодых людей, с которыми я часто проводил время. Была и девушка. Интересно, что с нею стало, — наверное, сейчас совсем старуха. Ее звали… — Он замолчал. — Звали ее…

Он произнес имя губами или попытался это сделать. Потом вдруг на его лице появилось необычное выражение.

— Представляете, совсем не могу вспомнить. Было какое-то необычное имя типа… — И он опять попытался артикулировать слово, которое не давалось. — Я знаю это имя, но сказать не могу, — капризно пожаловался он. — Пит, это что, психический блок? Ну, должен заметить, что это не важно. Хотя забавно.

— Я бы не стал особенно переживать. Все к тебе вернется. Она была хорошенькая?

Лицо Руфуса на миг приняло озадаченное выражение.

— Она была прелестна, прелестна. Вся в блестках. Жаль, что не могу вспомнить, как ее звали. Это была первая девушка, которой я… — Он опять помолчал. — Сделал предложение? — вопросительно закончил он. — Нет, неправильно. Совсем неверно.

— Звучит ужасно, — сухо заметил Морган.

— Погодите. — Руфус яростно замотал головой. — У меня