живет словом и свидетельствует о нем. Мир держится именем первой пентады (164). Животное в меньшей мере есть, чем человек (167).

2. Человек и миф. Для всякого человека есть всегда такое, что не есть ни число, ни качество, ни вещь, но – миф, живая и деятельная действительность, носящая определенное, живое имя. В нем и для него всегда есть та или иная соотнесенность с собой и со всем другим, т.е. интеллигенция (202). Нельзя живому человеку не иметь живых целей и не общаться с живой действительностью, как бы она ни мыслилась, на манер ли старой религиозной догматики или в виде современной механистической вселенной (203). В мифе логос оперирует с интеллигенцией, с цельными, органически-жизненными данностями, глубже и за которыми уже нет больше ничего, что могло бы быть открыто человеческому сознанию (207); миф – выражение того мира, который открывается людям и культуре, исповедующим ту или иную мифологию (203).

3. Тело и лицо человека. Тело и лицо человека – не физический факт, но зерцало всего бытия, откровение и выражение всех тайн, которые только возможны; человеческое тело не просто физическая вещь, но – орудие выражения неисповедимых тайн вечности (178). Обыкновенно не знает человек и чистой мысли. Субъект подлинно чистой мысли не может иметь физического тела; субъект чистой мысли может иметь только умное тело. Но человек имеет физическое тело. И потому обычное его мышление – не чистое, но в той или другой мере текучее, т.е. окрашенное телом и ощущениями; человек может временами доходить и до чистого ноэзиса и даже до гипер-ноэтической мысли, или экстаза, но все это регулируется и телом, и оно рано или поздно опять возвращает к заполненному мышлению и к прекращению экстаза; человеческое слово не есть только умное слово. Оно пересыпано блестками ноэзиса и размыто чувственным меоном. Оно – или в малой, или в средней, или в высокой степени мышление, но никак не мышление просто и никак не умное выражение просто (179).

4. Разумность человека и осмысленность его «мира». Здесь (т.е. в имени. – В.П.) сгущена и нагнетена квинтэссенция как человеческо-разумного, так и всякого иного человеческого и нечеловеческого, разумного и неразумного бытия и жизни (53); высшая разумность человека (166); всякая разумная человеческая личность (202). Человек как такой не знает чистой сенсуальной энергемы; она вся пронизана ноэтическими искрами. Субъект чистого ощущения есть абсолютно бессознательный субъект. Человеческий субъект, имеющий ощущения, имеет их обыкновенно в форме того или иного осмысления. Ощущение переходит в восприятие, восприятие – в образ и образ – в мысль (179). В человеческом мире энергема раздражения связана со всей совокупностью его духовных богатств. Раздражается физическое ухо, а в сознании происходит таинство общения с миром звуков. Раздражается физический глаз, а в сознании творится видение мира и себя в мире (178).

5. Общение с человеком. Как возможно осмысленное общение с людьми (192). Без слова и имени человек – вечный узник самого себя, по существу и принципиально анти-социален, необщителен, несоборен и, след<овательно>, также и не индивидуален, не-сущий, он – чисто животный организм, или, если еще человек, умалишенный человек (105). Слово – постигнутая вещь, вещь, с которой осмысленно общается человек (224). Любить, ненавидеть, презирать, уважать и т.д. можно только то, в чем есть нерастворимая и неразложимая жизненная основа, упорно и настойчиво утверждающая себя позади всех больших и малых, закономерных и случайных проявлений. Лицо человека есть именно этот живой смысл и живая сущность, в одинаковых очертаниях являющая все новые и новые свои возможности, и только с таким лицом и можно иметь живое общение как с человеческим (163).

6. Человек и слово. Человек, для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем и живет он в глухонемой действительности (41). Если бы предметная сущность была выражена только сама в себе и сама для себя, то никакое человеческое слово не могло бы и коснуться этой сущности. Она пребывала бы непознаваемой и неименуемой. Но сущность является не только себе, но и иному (84). Не будем удивляться столь сложно развитой логической системе, наблюденной нами в имени, или слове. Нельзя ведь забывать того, что слово рождается наверху лестницы существ, входящих в живое бытие, и что человеком проделывается огромная эволюция, прежде чем он сумеет разумно произнести осмысленное слово. Проанализировать слово до конца, значит вскрыть всю систему категорий, которой работает человеческий ум, во всей их тесной сращенности и раздельном функционировании (172 – 173). Слово на этой ступени (т.е. на стадии мышления. – В.П.) есть то самое человеческое осмысленное слово, которым мы всегда пользуемся; не тупое раздражение, не слепой крик ощущения, но самосознающее переживание осмысленной, членораздельной речи. Только тут слово делается орудием самосознания. Без такого слова человек был бы зверем, не мыслил бы никого, ни себя, ни другого, не отличал бы себя от иного и оставался бы слепым. Существо, владеющее таким словом, сознает себя как самостоятельную единицу, мыслящую и чувствующую, сознает процессы своего мышления и чувствования, сознает, что оно именно мыслит о том и о другом предмете, наконец, мыслит самый предмет. В раздельной и осмысленной форме слово есть фактор общения данного существа со всем иным. Приходя в слове к самосознанию, человек впервые приходит и к подлинному знанию иного, кроме него (91 – 92).

7. Человеческий субъект и человеческое слово. Единосовокупный человеческий субъект (179); самый обыкновенный человеческий субъект (180); в развитии субъекта нормального человека сплошь и рядом мы можем встретить т.н. «бессловесное мышление»; и вообще в нашей обыденной жизни сколько угодно можно мыслить, не употребляя слов (52). Оставим в стороне низшие степени словесности и возьмем «человеческую» степень, сенсуально-ноэтическое слово (167). Человеческое слово, как и человеческий субъект, есть результат всех энергем, которые только мыслимы. Это – та удивительная вещь, которую только теперь мы можем оценить во всей ее глубине (177). Поэтому мы не могли говорить о человеческом субъекте и о человеческом слове. Человеческий субъект есть носитель одновременно и физической, и органической, и сенсуальной, и ноэтической энергемы, причем ноэтическая энергема возможна для него во всех своих видах, – в виде перцептивной, имагинативной, собственно-ноэтической, или когнитивной, и гипер-ноэтической (177 – 178). Равным образом, и человеческое слово есть выражающий носитель всех этих энергем одновременно (178). Так модифицируется