Затем вождь занялся классиками. Известный тезис Маркса из статьи «Святой Макс», в которой классик написал, что у буржуазии есть «свой язык» и что этот язык «есть продукт буржуазии», поскольку он проникнут духом меркантилизма и купли-продажи, Сталин противопоставил другому тезису из той же работы о том, что концентрация диалектов в единый национальный язык обусловлена экономической и политической концентрацией. (Напомню, что «концентрация диалектов» и, по Марру, означала процесс их «схождения» в единый язык.) Следовательно, продолжал Сталин, Маркс никогда не признавал «язык буржуазии» полноценным языком: «Маркс просто хотел сказать, что буржуа загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом, что буржуа, стало быть, имеет свой торгашеский жаргон»[1107]. Вот так-то!

Затем наступила очередь Энгельса: «Ссылаются на Энгельса (имеется в виду Чемоданов. – Б. И.), цитируют из брошюры “Положение рабочего класса в Англии” слова Энгельса о том, что “…английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия”, что “рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия”. На основании этой цитаты некоторые товарищи делают вывод, что Энгельс отрицал необходимость общенародного национального языка, что он стоял, стало быть, за “классовость” языка. Правда, Энгельс говорит здесь не об языке, а о диалекте, вполне понимая, что диалект, как ответвление от национального языка, не может заменить национального языка. Но эти товарищи (было: “цитирующий товарищ”. – Б. И.), видимо, не очень сочувствуют наличию разницы между языком и диалектом…» После многоточия шла вычеркнутая позже фраза: «Ему теперь не до этого»[1108]. Что имел в виду Сталин, можно только гадать. Указав, что цитата Энгельса приведена автором (Чемодановым) «не к месту», Сталин решительно отделил язык от идей, нравственных и религиозных представлений, от принципов, которые «у буржуа и пролетариата прямо противоположные».

Так же как он расправлялся с цитатами оппонентов, извлеченными из работ Маркса, Сталин теперь опровергает и их трактовку произведений Энгельса: «Но при чем здесь язык? Цитирующий товарищ попал впросак потому, что цитирует Энгельса не как марксист, а как начетчик». Но затем он зачеркнул эту излюбленную словесную фигуру и поверх нее написал: «Разве наличие классовых противоречий в обществе может служить доводом в пользу “классовости” языка или против необходимости единого национального языка? Марксизм говорит, что общность языка является одним из важнейших признаков нации, хорошо зная при этом, что внутри нации имеются классовые противоречия. Признают упомянутые товарищи этот марксистский тезис? (или не признают?)»[1109]. Ну, кто в 1950 году не знал о сталинском определении нации и о ее важнейшем признаке – языке? Кто же мог позволить себе заявить, что не признает «этот марксистский тезис»? Похоже, что первоначально Сталин хотел «разобраться» с четырьмя марксистскими классиками, перечисляя их по порядку, вплоть до самого себя, по издавна сложившемуся ранжиру. После Энгельса следовало разобраться с Лафаргом или Лениным. Но приведенной только что вставкой Сталин привычный ранжир перебил. Получилось, что анализу лингвистических воззрений Ленина теперь предшествует основополагающая идея его скромного ученика Иосифа Сталина. Кроме того, марристы, как известно, особенно эксплуатировали работы Поля Лафарга. В рукописном варианте этой части статьи Сталин не упоминал Лафарга вообще, а в первом машинописном варианте сделал на сей счет себе памятку. Теперь, поразмыслив, Сталин сразу за процитированным текстом сделал знак вставки, а на обороте листа от руки написал:

«Ссылаются на Лафарга, указывая на то, что Лафарг в своей брошюре “Язык и революция” признает “классовость” языка, что он отрицает будто бы необходимость общенародного, национального языка. Это неверно. Лафарг действительно говорит о “дворянском” или “аристократическом” языке и о “жаргонах” различных слоев общества. Но эти товарищи забывают о том, что Лафарг, не интересуясь вопросом о разнице между языком и жаргоном и называя диалекты то “искусственной речью”, то “жаргоном”, – определенно заявляя в своей брошюре, что “искусственная речь, отличающая аристократию… выделилась из языка общенародного, на котором говорили и буржуа, и ремесленники, город и деревня”.

Следовательно, Лафарг признает наличие и необходимость общенародного языка, вполне понимая подчиненный характер и зависимость “аристократического языка” и других диалектов и жаргонов от общенародного языка.

Выходит, что ссылка на Лафарга бьет мимо цели.

Ссылается на то, что одно время в Англии английские феодалы “в течение столетий” говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу “классовости” языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то… Как можно на основании таких анекдотических “доводов” отрицать наличие и необходимость общенародного языка?»[1110] Как опытный игрок, Сталин опять передергивает: никто и никогда не отрицал необходимости общенационального языка. Марр и его последователи говорили вслед за классиками марксизма о наличии в классовых обществах классовых языков. Они также заявляли о преимущественном использовании французского языка правящим слоем средневековой Англии на протяжении столетий, что общеизвестно и о чем писал в дискуссионной статье Чемоданов (и, конечно, еще раньше – Марр). Он же писал о том, что язык рыцарской поэзии в средневековой Германии также носил сословный характер. Вслед за Чемодановым напомню тривиальный факт, – русская аристократия и дворянство в XIX веке использовали как средство внутри сословного общения французский язык. (Вспомним некоторые романы Л. Н. Толстого с обширными вставками на французском языке, которым изъясняется, как на родном, русская аристократия.) Русский же литературный и разговорный языки разночинной интеллигенции и крестьянский язык с его диалектами различались так, что крестьянство практически не понимало того, о чем рассуждает интеллигенция (особенно радикальная), а последняя написала тома книг, чтобы понять то, что говорит и думает крестьянский народ. Н. А. Бердяев с горечью писал после революции в эмиграции: «Мир господствующих привилегированных классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был совершенно чужд народу – крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев»[1111]. Недаром же Марр так настойчиво внушал непонятливым идею о неразрывном единстве языка и мышления.

Еще в начале дискуссии, взяв тезис Чемоданова на заметку, Сталин, теперь иронизируя, писал: «Русские аристократы одно время тоже баловались французским языком при царском дворе и в салонах (некоторых губернских городов)». Редактируя, он зачеркнул конец предложения и взял его в скобки, чтобы до крайности ограничить сферу французского языка в России. Затем продолжил: «Они кичились тем, что говорят по-русски, заикаются по-французски, что они умеют говорить по-русски лишь с французским акцентом. Значит ли это, что в России не было тогда общенародного русского языка, что общенародный язык был тогда фикцией, а “классовые языки” – реальностью?»[1112]