нечего завидовать! У каждого в чаше есть по капле горечи, которая раньше или позже должна коснуться уст его.

— Это святая правда, — заметила Франя. — Иногда посреди этого спокойствия, каким я наслаждаюсь, как молния пробегает предо мною необъяснимый страх, и я прячусь под крыло к Вацлаву.

Цеся улыбнулась.

— Ах, дай Боже, — сказала она медленно, — чтобы эти крылья прикрывали тебя всегда одинаково заботливо и нежно. Мужчины, мужчины, это порода изменников!

— О, и мы-то не лучше, — перебила Франя.

— Мы далеко лучше, — прибавила Цеся. — Ни одна из нас, хотя бы не могла любить, не оттолкнет ногой того, кто за минуту был ее божеством; они, переставая любить, ненавидят, будто хотят отмстить за минуты слабости и минуты счастья.

— Мне кажется, что ты предубеждена! — воскликнула Франя. — Люди бывают разные, но, так, вообще…

— Вообще, вообще, о всех можно это сказать, исключения нет!

— Позволь одно, — сказала Франя.

— Не на одно не могу согласиться! О, ты не знаешь мужчин, ты не знаешь… даже его! — прибавила она тихонько

— Я его не знаю!? — с удивлением вскрикнула Франя. — Да кто же знает его лучше меня?

— Кое-кто! — шепнула таинственно графиня.

— Ты меня пугаешь.

— Я бы хотела только предостеречь тебя и оградить.

У Франи полились слезы из глаз, но она незаметно отерла их. Цеся видела их и притворилась, что не видит.

— Скажи себе заранее, что Вацлав не может любить тебя всегда, — продолжала она.

— Когда он перестанет, я умру, — отозвалась Франя.

— Он перестанет, ты перетерпишь и будешь жить: немножко скучней будет тебе на свете, немножко разочаруешься, поплачешь и выйдешь из этого испытания с большими силами.

— Разве это испытание необходимо?

— Особенно с Вацлавом, — прибавила Цеся, — я его знаю прежде и лучше: он легко привязывается, но скоро остывает!

Франя с любопытством смотрела на оживленную Цесю, которая, прохаживаясь по комнате, казалось, открывала ей с величайшею искренностью всю свою душу.

— Прежде чем Вацлав полюбил тебя, он был влюблен в меня до безумия, — кончила графиня. — О, сердце мое знает его.

— Но ты была безжалостна к нему!

— Не хотела, чтобы он страдал выше сил: спасла его и себя. А эти интрижки в Варшаве…

— Какие? — спросила Франя.

— С женой Сильвана.

— Скажи, сделай милость, чем же он виноват?

— О, для тебя он всегда не виноват! Зачем же, давши слово не бывать там больше, он ездил с бароном, играл ей на фортепьяно! Если б не Сильван, он увлекся бы, и кто знает, что вышло бы из этого?.. Сильван его просто насильно выпроводил из Варшавы.

Обе, занятые этим разговором, они не заметили и не услышали, как на пороге явился Вацлав, остановился и невольно выслушал слова Цеси. Лицо его изменилось, словно под угрозой смерти: он задрожал и, видя слезы Франи, закипел гневом.

— Сударыня, — сказал он вдруг, подходя к Цесе, — в чем провинились мы, что вы хотите отравить и уничтожить наше счастье, что сеете недоверие и беспокойство под кровлей, где их не знали?

Цеся, бледная и испуганная, отодвинулась.

— Разве хорошо, под личиной дружбы, приходить поджигать и убивать? Не довольно еще терпел я через вас и для вас? Не довольно делал для тех, кому я ничего не должен, кроме презрения?

— Вацлав, — воскликнула Цеся, приходя в себя и стараясь дать разговору другой оборот. — Как же вы принимаете то, что я говорила? Так нельзя!

— Кузина, я опытен, не могу ошибиться. Бедная Франя приняла бы это, может быть, за искреннюю заботливость о ее судьбе. А я знаю вас хорошо и не поверю этому. Как я ни непостоянен, память у меня хорошая.

— Я привыкла к тому, — отозвалась Цеся, притворяясь рассерженной, — что мои поступки всегда перетолковываются в другую сторону.

Вацлав не говорил уже ничего и, еще взволнованный, сел подле Франи; Цеся схватила шляпку и исчезла. Никто не проводил ее до двери, никто и не думал упрашивать ее и вернуть: она в замешательстве села в ожидавший ее экипаж и воротилась в Дендерово.

Это был ее последний визит в Пальник.

Слезы Франи осушить было легко; Вацлав успокоил испуганную жену откровенным рассказом о целой своей жизни. Сердце так желает верить и так легко уверить его в том, что оно захочет! Эта неприятная минута имела то хорошее и счастливое последствие, что Цеся уже не осмеливалась сближаться с Франей и Вацлавом: все сношения между Дендеровом и Пальником прекратились, и невозмутимое спокойствие окружило счастливое гнездышко.

Завершим наконец эту драму, такую длинную и такую печальную, одним только еще взглядом на главных лиц нашей повести. Легко отгадать последствия комедии, разыгрываемой с таким дарованием: она могла возбудить минутные рукоплескания, но никого не обманула. Напрасно старались комедианты: раньше или позже маска должна была упасть и открыть побледневшее и измученное лицо.

В несколько лет после описанных нами происшествий Дендерово изменилось так, что нельзя было его и узнать, а люди, некогда жившие там, разбрелись по свету. На великолепных строениях, величественных гербах, каменных оградах обваливалась уже штукатурка, окна были заставлены досками: разрушение, которое нигде, может быть, не поражает так скоро произведения рук человеческих, как у нас, клонило все к упадку.

Мы уже видели, какое пустое, по-видимому, обстоятельство нанесло последний удар богатству графа; как из неудачного сватовства Слодкевича выросли ненависть и то, что Сигизмунд-Август называл преследованием. На его погибель соединились вместе — сначала желание мести, а потом желание выгоды. Перекупив большую часть долгов довольно счастливо, пан Слодкевич сосчитал все и заметил, что мщение, на которое он решался даже с потерей, могло превратиться в весьма счастливую для него спекуляцию; так как он любил деньгу и ради каких-то пустых предрассудков не намерен был от нее отказываться, то принялся за работу от всей души.

Начался процесс, и так как граф против своего преследователя не мог употребить никаких других средств, кроме стараний о проволочке, кроме указаний на неформальность, а судья имел связи маленькие и сильные, то дела Дендеры находились в самом плохом положении, и Сигизмунд-Август, проигравший дело, стал банкротом. Сначала он еще держался в имении, уплачивая все казенные повинности деньгами, взятыми у барона; наконец дело дошло и до продажи имения. Главную часть с несколькими деревнями взял Слодкевич, пару деревень захватил Смолинский, а одна досталась Моренговскому. Вацлав, уговариваемый графом купить эти поместья, не поехал на торги, опасаясь, чтобы его не заподозрили в каком-нибудь заговоре. По уплате всех долгов Дендерам осталось еще до тридцати тысяч рублей серебром на все семейство и на жидовские должки, частные или не предъявленные. Это было меньше, чем ничто. Граф толковал