сложившегося в X–XI вв. и повествующего о гибели княгини Людмилы, вдовы чешского князя Боривоя, убитой по приказу снохи Драгомиры, и внука Людмилы, князя Вацлава (Вячеслава), убитого в 935 г. своим братом Болеславом I Жестоким (935–967). Эти легенды сохранились не только в латинской (Crescente fide, Legenda Gumpoldi, Legenda Christiani, Legenda Laurentii), но и в славянской традиции (Востоковская легенда, Легенда Никольского, Проложные жития Людмилы и Вячеслава и т. д.) и были известны на Руси, где о достаточно раннем значении культа св. Вацлава-Вячеслава свидетельствует тот факт, что его именем Ярослав Мудрый назвал одного из своих младших сыновей – Вячеслава. Эти легенды могли стать известными на Руси в результате культурного взаимодействия Киева с Сазавским монастырем, крупным центром славянской книжности, сформировавшимся в начале 1030-х гг. под руководством Прокопа Сазавского, в котором до 1097 г. официально использовался славянский язык.

Как писал Н. Н. Ильин, «в преданиях о Вячеславе, равно как и в повествовании об убийстве Бориса и Глеба, находим: и ночное совещание братоубийцы с сообщниками, и коварные его предложения своей жертве, и предостережения, которые получал последний от своих доброжелателей; детали обстановки убийства совпадают: ночь, предсмертная заутреня, избиение и ограбление приближенных князя и даже само убийство не сразу, а как бы в два приема; о гибели убийц Вячеслава сообщается почти в тех же выражениях, как о гибели Святополка; чудесные явления, благодаря которым было обретено тело Глеба, таковы же, как знамения, которыми обнаружило себя тело бабки Вячеслава Людмилы.

Все эти подробности в русском предании о Борисе и Глебе отразились в измененном виде. Для замены Болеслава Святополком, а Вячеслава Борисом требовалось перенести арену событий в Киев, затем Вышегород и, наконец, на берег Альты сообразно данным русского предания о месте гибели Бориса. Изменилась и общая обстановка событий – применительно к положению, в котором, по этим данным, оказались Борис и Святополк. Задача эта выполнена блестяще. Вернее сказать, что мы имеем дело не с простым заимствованием, а с мастерской литературной переработкой жития Вячеслава»[184].

С критикой гипотезы Ильина (несмотря на то что он признавал тот факт, что «созданное русским автором литературное произведение в художественном отношении выше оригинала, которому он подражал») выступил И. У. Будовниц, отмечавший, что приводимые исследователем параллельные тексты «подчас не обнаруживают почти никакого сходства»[185]. Исходя из того, что «Анонимное сказание» якобы являлось первоисточником всего цикла, Н. Н. Ильин полностью игнорировал литературный вклад составителя повести «Об убиении…». Это привело к переоценке литературного влияния Святовацлавского цикла до такой степени, что даже наименование Святополка «вторым Каином» он считал заимствованным из Legenda Christiani («Легенды Кристиана»)[186]. Для решения этого вопроса рассмотрим указанные Н. Н. Ильиным параллели «Анонимного сказания» с текстами Святовацлавского цикла.

Действия Святополка в «Сказании…» представлены согласно с повестью «Об убиении…». «Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и, щедро одарив их, отпустил. К Борису же послал такую весть: „Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще“. Но не было правды в его словах. Святополк, придя ночью в Вышгород, тайно призвал к себе Путьшу и вышегородских мужей и сказал им: „Признайтесь мне без утайки – преданы ли вы мне?“ Путьша ответил: „Все мы готовы головы свои положить за тебя“». Составители «Сказания…» не довольствуются этим, усиливая негативность образа Святополка утверждением о том, что его помыслы были помыслами Каина, «ведь хотел он перебить всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть», и что «призвал к себе окаянный треклятый Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом Путьшиной дружине: „Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его“. И они обещали ему сделать это»[187]. Аналогичное упоминание о стремлении Святополка к единовластию мы видели и в дополнениях к летописной статье 1015 г. Хотя оба непосредственных его предшественника, Ярополк и Владимир, благодаря стечению обстоятельств, некоторое время являлись единовластными правителями, их единовластие, достигнутое путем невольного братоубийства, все же не подвергалось осуждению (свидетельством этого может служить не только статьи 977 и 980 гг. в ПВЛ, но и «Слово о Законе и Благодати» Илариона), однако во второй половине XI в. ситуация кардинально изменилась. Представление о коллективном совладении волостями, укрепившиеся в политической практике в результате масштабного «окняжения» земель, стало противоречить идее единовластия, превратившейся в политическую утопию, выразителем которой, с целью ее окончательной дискредитации, древнерусские интеллектуалы сделали «окаянного» Святополка. Таким образом, в «Анонимном сказании» Святополк был представлен выразителем негативной политической тенденции, в то время как политическая тенденция, выраженная Борисом, была позитивной. Борис опасается уступить уговорам и развязать междоусобную войну, удостоившись за этот проступок не только прижизненного, но и посмертного осуждения; поэтому, будучи убежден в бренности земного благополучия, он отвергает перспективу междоусобной войны за киевский стол, вести борьбу за который предлагают ему дружинники накануне гибели на Альте. Святополк, напротив, будучи убежден в «беззаконии» своих действий, тем не менее, в осуществлении своего замысла полон решимости идти до конца. В литературном плане это излюбленный стилистический прием агиографа: «Он противопоставляет святого, „положившего надежду на Бога“, его брату, „обретенному дьяволом“, и столкновение Бориса со Святополком предстает как часть извечной борьбы Сатаны и Бога», – отмечает Н. И. Милютенко[188].

Описание убийства Бориса с точки зрения фактов повторяет повесть «Об убиении…», хотя трагический финал представлен более медленным за счет увеличения благочестивых рассуждений князя, которые А. А. Шахматов назвал «риторикой и лирикой». Фактические отличия «Анонимного сказания» от повести «Об убиении…» сводятся к следующему: во-первых, по утверждению его составителей, при убийстве Бориса на Альте присутствовал не только отрок Георгий, убитый вместе с ним, но и священник; во-вторых, после того как его тело пронзили копьями, он выскочил из шатра «в оторопе»; в-третьих, уточнялось, что повторное убийство Бориса варягами, посланными Святополком, было совершено «в бору» (как полагал Шахматов, это произошло в урочище у Дорогожича, где в XII в. был возведен храм Бориса и Глеба)[189]. Иначе говоря, «сценарий» убийства обрастал новыми деталями, приобретая мистический характер.

Н. Н. Ильин видел источник заимствования одного из этих фрагментов в памятниках Святовацлавского цикла. Репрезентация событий 1015 г. на Альте в «Анонимном сказании», в целом, следует повести «Об убиении…» (или ее протографу), и лишь незначительные подробности обстоятельств гибели Бориса имеют сходство с описанием убийства княгини Людмилы в «Легенде Кристиана», где говорится, что Людмила бежала от Драгомиры в город