голову; если же будет русин, либо гридь, либо купец, либо ябетник, либо мечник; если будет изгой или словенин, то 40 гривен положить за него»[157]. Сложная структура этого перечня, сформировавшаяся в результате присоединения к распространенному главному предложению условных придаточных предложений, вводимых союзом «если», позволяет предполагать, что процесс его формирования происходил постепенно. Изначально он мог содержать только норму о возможности замены кровной мести за убийство штрафом; позже конкретизировалось, что эта норма распространяется на «русина» (под которым в географическом смысле может подразумеваться житель Русской земли в Поднепровье, а в социальном – княжеский дружинник). В данном контексте «русин» может интерпретироваться в обоих значениях, так как под этим термином здесь подразумеваются не только представители княжьего двора, но и купцы; наконец, в числе последних упомянутых в этом перечне оказались «изгой» (лицо, утратившее социальный статус в общине) и «словенин», то есть житель Новгородской земли. Кроме того, две статьи Краткой правды [ст. 10, 11] предусматривали порядок разрешения конфликтов, фигурантами которых были варяги, что являлось актуальным прежде всего для 1015–1016 гг. Эти юридические гарантии, если они были даны новгородцам между 1016 и 1018 гг. или даже в 1019 г., формально приравнивая их к членам княжеской дружины, способствовали повышению социального статуса новгородских горожан. С политической точки зрения дарование Ярославом «правды» можно соотнести с возможным вокняжением в Новгороде его сына Ильи, упоминаемого в перечне новгородских князей в Комиссионном списке НIЛМ, так же как дарование «грамоты» 1036 г. соотносится в летописях с вокняжением Владимира Ярославича.

Сложнее обстоит дело с характеристикой «устава», так как его отождествляют собственно с «правдой», выданной Ярославом (Л. В. Черепнин), или «Правдой Ярославичей», отредактированной Ярославом (А. А. Зимин), либо рассматривают как документ, регулирующий порядок городского самоуправления (Н. И. Костомаров) или новгородско-киевских отношений (Б. А. Рыбаков). Согласно гипотезе В. А. Бурова, предложившего оригинальную модификацию гипотезы Л. В. Черепнина, дарованная Ярославом Новгороду «правда» являлась «уставной» грамотой, на которой князь принес присягу, дав письменные гарантии того, что произвол и самосуд над новгородцами не повторится, а в 1035 г. к ней был добавлен «устав», зафиксировавший размер дани, выплачиваемой Киеву[158]. Что касается третьего документа, то, по предположению И. А. Стратонова, поддержанному А. А. Зиминым и М. Б. Свердловым, это мог быть Покон вирный или ст. 42 Краткой Правды, имеющая своеобразный postscriptum «А то ти урок Ярославль», в которой определяется размер штрафов и порядок отчислений в пользу представителей княжеской администрации. Вопрос о принадлежности к законодательству Ярослава так называемого урока мостникам, помещенного в ст. 43 Краткой правды, остается открытым. Таким образом, предположение о «Ярославовых грамотах» как о пакете из трех или по меньшей мере двух законодательных актов, может быть теоретически обосновано. Следует, однако, заметить, что если «Грамоты Ярослава» регулировали не юридические, а финансовые вопросы, вряд ли бы на них присягали правители Новгорода, поскольку это выглядело бы так, как если бы сегодня глава государства приносил присягу не на Конституции, а на Государственном бюджете. В отношении экономических льгот, предоставленных новгородской общине, существуют две точки зрения. Согласно предположению А. А. Шахматова, Ярослав в 1017-м или 1036 г. уменьшил дань, взимаемую с Новгорода, в 10 раз, до минимума в 300 гривен, согласно НIЛМ, установленного Олегом. По мнению В. А. Бурова, новгородцы в качестве компенсации за убитых по приказу Ярослава «мужей» были освобождены от уплаты дани Киеву на 20 лет, по истечении которых она была определена в размере 300 гривен[159]. В любом случае эти преференции могли иметь законную силу, только если на киевском столе находился Ярослав, а не Святополк.

Бегство Святополка в Польшу после поражения у Любеча не прекратило междоусобной войны, которая продолжилась на западных границах Руси до тех пор, пока союзник Святополка, его тесть Болеслав, не урегулировал вооруженный конфликт с Генрихом II, которого, вопреки взятым на себя обязательствам, отказался сопровождать на императорскую коронацию в Рим. Как сообщает очевидец событий Титмар, когда в октябре 1017 г. открылись мирные переговоры в Мерзебурге. Генрих II узнал, что «король Руси, как и обещал ему через своего посла, напал на Болеслава, но, овладев [неким] городом, ничего [более] там не добился»[160]. Комментируя данный пассаж, автор этой интерпретации А. В. Назаренко полагает, что император получил информацию о действиях своего союзника Ярослава против поляков задним числом, что находит подтверждение в информации Синодального списка НIЛ о походе Ярослава к Берестью в 1017 г.[161] Но ситуация с текстом Титмара неоднозначна. Поскольку в оригинале сказано: «Ruszorum regem ‹…› Bolizlavum peciise nilque ibi ad urbem possesam proficisse», мерзебургского епископа можно понять и так, будто «король русов», как и обещал императору, «напал на Болеслава и ничего (nilque) в том месте для овладения городом не сделал»[162]. Такая интерпретация текста с XIX в. является в историографии традиционной (и более экономной)[163], однако в пользу гипотезы А. В. Назаренко свидетельствуют косвенные аргументы. Во-первых, то, что сразу же за рассмотренной фразой Титмар сообщает о вторжении Болеслава с войском в Русское государство, возведении на престол брата упомянутого короля и славном возвращении домой. Во-вторых, то, что Титмар все же упоминает о захвате Ярославом «какого-то города, [принадлежащего] его брату» («quedam civitas fratri suo») и пленении жителей, но, вероятно, по недоразумению, делает это под 1018 г., после рассказа о «большом несчастье, постигшем Русь», когда «с нашей помощью Болеслав напал на нее с великим войском, нанеся ей большой урон. 22 июля названный герцог, подойдя к некой реке, приказал своим воинам разбить там лагерь и навести необходимые мосты. Король Руси, расположившись со своими близ той же [реки], с нетерпением ожидал исхода предстоявшего по взаимному соглашению сражения. Между тем поляки, дразня близкого врага, вызвали [его] на столкновение, [завершившееся] нечаянным успехом, так что охранявшие реку были отброшены. Узнав об этом, Болеслав приободрился и, приказав всем бывшим с ним немедленный сбор, стремительно, хотя и не без труда, переправился через реку. Вражеское же войско, выстроившись напротив, тщетно старалось защитить отечество, ибо, уступив в первой стычке, оно не оказало более серьезного сопротивления. Тогда пало там бесчисленное множество бегущих, победителей же немного». Не менее интересна и информация о том, что Киев, «оставленный своим обратившимся в бегство королем», после недолгого сопротивления 14 августа «принял Болеслава и своего долго отсутствовавшего сениора, благорасположение к которому, а также страх перед нашими (то есть участвовавшими в походе саксонцами. – Д. Б.) обратили [к покорности] весь тот край. В соборе Святой Софии, который в прошлом году по несчастному случаю сгорел, прибывших с