Ну вот, я уже чувствовал, что Мириам приближается. Слышу твои шаги, Мириам, говорил я, слышу, ты идешь. Поскорее, Мириам, давай, бегом. Я жду тебя. Дождь прошел, погода хорошая, воздух прогрелся.

Наконец, почти неожиданно, я увидел ее у себя на постели. Я не только мог ее видеть (глаза у меня были закрыты, хотя я не спал, нет), но мог даже прижаться к ней, ласкать ее. И я действительно ласкал ее, приговаривая: ты не двигайся, лежи спокойно, расслабься. Миркам смотрела на меня, улыбалась и молчала. Да, она была со мной, на постели. Она пришла уже раздетая, совершенно голая. Ну вот, теперь Мириам снова была моей, и я чувствовал, как проникаю в нее, засасываемый горячим водоворотом. Так бывает, когда идешь под парусом по спокойному морю и дует попутный ветер. Или когда машина, которая никак не хотела заводиться, вдруг срывается с места — какая гармония, мотор поет, колеса крутятся с мягким шелестом, взбодренные надежным сцеплением, все сливается в единую музыку совершенства. Мириам была здесь, со своей родинкой на щеке, с ямкой на шее, со своей смуглой, сухой от солнца кожей. Темные волосы с немного выгоревшими на солнце прядями, два белых кружка на груди, соединяющая их белая полоска спереди и такая же белая полоска сзади. Бледная помада на губах контрастировала с загорелой кожей. Она была живая и ощутимая, как абсолютная и идеальная истина, совершенная, как истина Платона. Да нет, идеи Платона ничто, в них нет эротического накала.

Я кричал, что кричал — не помню, я называл ее имя — по-всякому, как только можно. Это было безумие, какая-то коррида. Мне стоит завестись, тогда меня ничем уже не удержишь. Никаких преград для меня не существовало. Я мог всосать Мириам в себя и выплюнуть обратно, вывернуть ее наизнанку, как перчатку, пронзить насквозь, как шпагой. Конец света! Я нырял в нее, как в желанный приют, где хочется жить вечно, как в доме среди деревьев на холме. Молчи, говорил я, молчи, потому что совершенство немо как рыба. И действительно, Мириам молчала. Произнеси она хоть слово, все было бы испорчено. Насколько мне известно, ангелы тоже не разговаривают, но как-то они же ухитряются понимать друг друга — там, наверху. Наверное, они поют, но только не разговаривают. Средств коммуникации бесконечно много, и слово — наименее совершенное из них. Совершенно лишь молчание.

Куда там индийцам до меня! Приподняться над землей и повисеть в воздухе — какой пустяк! Разговаривать на расстоянии нескольких километров — какая малость! Держись за меня крепче, говорил я, и уносил ее вверх, в теплый и мягкий воздух. Конец света! Кто нас теперь остановит? — говорил я. И все же в какой-то момент приходится останавливаться, и стоит только об этом подумать — все, ты уже остановился, — либо упершись ногами в землю, либо распростершись на кровати. Я подумал: вот теперь можно бы остановиться — и остановился.

Вот что произошло. В общем, ничего не произошло. Когда я вынул из ушей восковые пробки, то снова услышал шум города, все тот же шум, который пробуравливал стены, проникал со всех сторон. Была та же шумная пустота, еще более напряженная, чем прежде. Аминь, сказал я. Мне было неприятно, что я нахожусь все еще там, среди марок, да к тому же испытывая угрызения совести: наверное, я сделал что-то такое, чего не следовало делать. В сущности, каждый может распоряжаться собственными мыслями, сказал я себе, я же распорядился ими, чтобы вызвать Мириам. Дозволено ли это? Ведь ты совершил нечто очень странное и опасное. Может, ты вообще колдун? — говорил я себе. Да, я был к себе беспощаден. Коли вдуматься хорошенько, рассуждал я, то ничего, совершенно ничего не произошло, ничего не случилось, а если что-то и случилось, то это что-то — не явление, не факт, а вообще непонятно, что такое.

Возможно, говорил я себе, это колдовство, похожее на то, чем занимаются ведьмы из Беневенто. Беневенто славится своими ведьмами. В некоторых случаях сила мысли может граничить с колдовской силой. Но если рассуждать таким образом, выходит, мир полон колдунов и ведьм. Прекрасно, значит, я тоже колдун, говорил я себе. Ну и что? Лично я предпочитаю быть колдуном, чем торговать почтовыми марками.

Кто разрушил чары? Кто-то лее их разрушил, если судить по газетной хронике. Достаточно почитать газеты или выйти на улицу, чтобы сразу понять: чары разрушены. Как обстояли дела раньше, не вполне ясно, никто того и не помнит (сколько времени ведь прошло), но, кажется, люди тогда питались салатом, медом, молоком. Неужели это правда? Что-то такое все же ускользает из нашей памяти, о чем-то мы позабыли. Тогда нe было автомобилей и всех этих сегодняшних шумов. А что было? Были лошади, носороги, а также змеи и летучие мыши. Неужели змеи и летучие мыши были друзьями человека — до того, как кто-то разрушил чары? Строятся мудреные гипотезы. Говорят, страха раньше не существовало. Страха перед темнотой, водой, другими людьми. Но, с тех пор как чары разрушены, все может быть опасным, даже дырочка диаметром в несколько сантиметров. Один рабочий сверлил стену обычной ручной дрелью. Так вот, конец сверла наткнулся на замурованный в степе электропровод, и рабочего убило током. Подобные вещи случаются ежедневно. С тех пор как разрушены чары.

За каждой вещью почти всегда кроется еще какая-нибудь вещь. Если не ошибаюсь, эту мысль уже высказывал один очень известный греческий философ. Что кроется за почтовыми марками? Люди, коллекционирующие марки, образуют своеобразную сеть, охватывающую весь мир. Что кроется за этой сетью? По-видимому, какая-то международная организация, цели которой весьма далеки от филателии. Взять, к примеру, Бальдассерони. Даже то, как он держится, вызывает подозрение. Будучи вполне заурядным коллекционером, он посещает такие крупные международные филателистические выставки, как «Копплекс» в Болонье, «Филатек» в Париже, «Энтерпекс» в Нью-Йорке, «Мелюзин» в Люксембурге, «Випа» в Вене, «Нордпост» в Гамбурге, «Брапекс» в Рио-де-Жанейро и так далее. По крайней мере один раз в год Бальдассерони совершает длительное путешествие, прикрываясь своим интересом к маркам. Но что таится за столь загадочными названиями всех этих выставок? Вполне возможно, что филателия — это просто ширма для международной преступной организации вроде пресловутой мафии или не менее известной чикагской «Мердер». Не исключено, что Бальдассерони у них там в главарях. Или вот тоже загадка— коллекционирование мраморных шаров. Чем объясняется его страсть к мраморным шарам? «Стремлением к совершенству», — говорит Бальдассерони Но ведь и преступника иногда тянет к совершенству, преступление тоже может быть совершенством в своем роде.

Этот очень известный греческий философ, если не ошибаюсь, — Платон.

К сожалению, чтобы ликвидировать какую-нибудь преступную организацию, ее сначала надо раскрыть, установить, каковы ее цели, собрать улики. Как распознать дьявола, если он выступает под личиной ангела? Тут, скажу я вам, такой запутанный клубок! Что происходит за витринами парижской рю Дрюо? Судя по всему, рю Дрюо — центр великой Криминальной Филателии. Я думаю, что Рим получает приказы из Парижа и убежден, что Мириам (не хотел называть ее, а вот все же назвал) тоже каким-то образом связана с Криминальной Филателией. То, что она не интересуется марками, ни о чем еще не говорит, а, наоборот, лишь усиливает подозрения.