– Головой токмо что в Никольскую башню не упираюсь, а не признаю́! – сказал он, как они вышли из гостиницы.

Иван Данилович покосился на царя, не разыгрывает ли тот его, ведь проходили здесь уже столько раз.

– Неглинка здесь текла, а ныне «Метрополь» ваш стоит. – Петр осмотрел оставшиеся стены Китай-города и вспомнил, как было в его время. – Редуты мы тут против шведов строили. У Боровицкой башни Лебяжий пруд засим спустили. Думали, Карл на Москву пойдет. Неглинка бы их попридержала. А покуда они переправлялись, мы бы их пулями да ядрами встретили! Засыпали, чай, реку?

– Неглинку заключили в трубу в начале XIX века. После войны с французами. Там улица Неглинная теперь, а под ней река, – объяснил Иван Данилович.

– Ишь ты, – крутанул головой Петр, – под землей. Умно́! В паводок не затопит. А то разливалась до Петровки. Огороды да подполы заливала. Кузнецкий мост затапливала и до кромки Воскресенского подымалась, не подъехать. Мню, сломали мосты за ненадобностью?

– Нет, под землей. Воскресенский можно увидеть в музее. Обнаружили его при строительстве вот этого здания, – показал он на гостиницу «Москва».

– Что за громина? – спросил Петр.

– Новодел. Здание гостиницы «Москва», – пояснил Иван Данилович. – Здесь раньше стояло такое же. Его сломали и вот построили опять.

Петр посмотрел на него как на полоумного:

– На кой же ляд сперва ломать, а опосля на том же месте заново строить?!

– Не знаю, – пожал плечами Иван Данилович, – я всего лишь ученый. Такие задачи не по мне!

– Мудришь ты что-то! – прищурился на него Петр. – Ну да ладно. Глядючи на уху вкуса не понять. Веди меня мост Воскресенский глядеть. Чудно́ ему от реки отделенным быть.

Иван Данилович подвел его к решетке подземного музея при входе на Красную площадь.

Спустились глубоко вниз.

– Совсем время мое землей присыпало.

На древней истории Петр останавливаться не стал, заинтересовался своим временем.

Он подошел к стеклянной витрине, где лежали найденные клады.

– Ишь, денег-то собрали. Пылятся без дела, а в мое время на них деревню купить было способно. Дивлюсь, что ничей карман их не приголубил.

– Желающих достаточно, Петр Алексеевич. Сейчас им цена в разы больше. Но мороки много. Даже если и украдут, перевести их в современные деньги будет трудно, слишком заметны.

– Уж не ваши бумажки, токмо для отхожего места и сподобны! Печатай, сколь хошь! На зуб не попробуешь! – проворчал Петр. – Мню, ничего от вашего времени не останется! Строите высоко, да ненадолго! О нынешнем дне думаете, а о завтра не помышляете! Вон, и деньги ваши в кубышках не зароешь. Рассыплются в труху.

– Вы правы, Петр Алексеевич, – согласился Иван Данилович. – А отчего это? Что не на века делается.

– Отчего? – покрутил головой Петр. – Оттого что ответ не держит никто. Знают, сидят на насесте недолго, надо успеть золотое яйцо снести. А что жизни в нем нет, продолжения, не помышляют. Вот так у вас ныне кругом. Одни золотые яйца несут, а другие лапу сосут. Пустоцвет!

– Ну, вы сказали! – выдохнул Иван Данилович и смело бросился на защиту своего времени. – Петр Алексеевич, вы ведь у нас недавно, еще и не поняли всего. Вы же даже еще ничего не видели… Простите, но разве не так? – горячо проговорил ученый.

Петр покосился на своего спутника и хмыкнул.

– Погожу. Погляжу. Я ведь токмо вылупился. Благодарение Богу, яйцо мое живое.

Иван Данилович, почувствовав неловкость, решил перевести разговор на другую тему.

– Смотрите, мостовая вашего периода.

– Зрю! Я хоть ныне вылупился, а читать могу, – подковырнул ученого Петр. – Ну-ну! – похлопал он по плечу Ивана Даниловича, видя, что тот хмурится. – Мне бурчать по возрасту положено. Как ни крути, к четвертой сотне годки подкатывают. А ты как думал, хвалить сразу стану? Что ладно – отмечу, что худо – опоганю! Гляди-ка, мост. А мы на дне речном обретаемся.

– Смотрите, – оттаял Иван Данилович, – а вон остатки телеги и старый сапог. А вдруг, Петр Алексеевич, носил его кто-то из тех, кого вы знали? Вот было бы интересно!

– Одни в историю делами попали, а иные сапогами. А ведь признаю сапог-то! Так и есть, Леньки Кривого – душегуба! Подбит особо, да и скособочен на сторону, на Ленькину хромость. – Петр в восторге хлопнул себя руками по бокам. – Его из-за сапога и поймали. И так хромый, а тут сапоги не по размеру, споткнулся и не утек. Вся Москва сбежалась, когда его на Лобном месте вешали.

– За что вешали, Петр Алексеевич? – замер Иван Данилович.

Петр хитро посмотрел на него и ответил:

– За яйца! Погляди-ка, Иван Данилович, на мост. Зришь, безлюден и тих. В мое время таким он и ночью не бывал. Разбойная пора – самая работа тем, кто хочет легкую деньгу словить. Зайдут по шею в Неглинку, под мостом укроются. Как заслышат конь захрапел, иль пеший кто идет, враз вылазят, окружат, топором под бок, и давай у путника в мошне шарить. Подобру не отдаст, всплывет на другой день в Москве-реке. Хитер был и коварен Ленька! Всю округу в страхе держал. Кому по надобности, когда стемнеет, тут ехать, икону перед собой держат, коня хлещут, чтоб быстрее мост пролетел. А тут разбойный свист, конь храпит и пятится, а на гриве у него Ленька висит. Возница место это объехал бы. Кинется к Всесвятскому мосту, что Неглинка в Москву-реку впадала, а там свой Ленька Кривой обретается. Сколько народу погубили – не счесть! Он когда на виселице болтался, сапог этот и слетел, вот и я приметил.

– А разве московские воеводы здесь стражу не выставляли? – удивился Иван Данилович.

– Ставили стражу. Она от тех же разбойников и кормилась. В том перемен нет.

– Вот это история! – восхитился Иван Данилович. – Надо сказать в музее, чтобы табличку повесили, что это сапог Леньки Кривого.

Петр захохотал.

– Съел! Проглотил со всеми гвоздями! А еще ученый! Разве то мыслимо, мне в моем государстве не токмо всех людей знать, а и подбивку каждого сапога! То тебе наука! Не суди по подбивке. Ваши делатели – мастера, я вижу, пустое краснословием подбивать! На краснобайство не ловись! Ты, как я погляжу, в истории токмо кумекаешь!

Глава 11. Стены те же, а жизнь иная

Просыпаясь засветло, Петр упирался взглядом в красивый, расписной потолок номера и лежал какое-то время, убеждаясь, что он не в склепе. Ему всегда нравились небольшие комнаты с низкими сводами, но после потустороннего опыта он наслаждался пространством между собой и потолком.

Царь