Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кэтрин Мэйтленд? — произносит медсестра и указывает на дверь слева.
Когда я поднимаюсь, Джеймс улыбается мне ободряюще, и я, чтобы его порадовать, стараюсь казаться сильной.
На самом деле доктор Кросс мне почти что понравилась. Она всегда спокойна, и иногда я забираю с собой частицу ее спокойствия. Мне просто не хочется, чтобы меня подталкивали к этим посещениям.
Когда-то я имела обыкновение заходить к ней довольно часто — теперь даже не помню, почему перестала. Получается, что объяснить причину моего появления здесь не так уж трудно. Я рассказываю ей о Рози и Эмили, об Адриане и Джеймсе, о «Питере Пэне». Я не рассказываю о желтом периоде и о билетах на поезд до Эдинбурга.
Когда я заканчиваю, она сидит какое-то время, серьезно что-то обдумывая. Это маленькая женщина, внешне очень аккуратная и точная во всем. Слова ее тоже очень аккуратны, и по какой-то причине становится понятно, что она знает больше, чем говорит.
— Итак, — говорит она после паузы, — вы осознавали свою ответственность?
Я знаю доктора Кросс достаточно хорошо, чтобы сообразить, к какой мысли она хочет меня подвести.
— Не уверена, — говорю я. — Адриан говорит, что я сумасшедшая.
— А вы что думаете по этому поводу?
Я думаю, что, вполне возможно, он прав, но не говорю этого.
— Не знаю. По-моему, он сказал глупость.
Как ей удалось заставить меня признаться в этом? Я не шла на подобные признания ни с кем другим.
— Не допускаете ли вы, что можете находиться в состоянии депрессии?
Так я и знала, что она это скажет.
— Возможно, так и есть. — Я заплакала.
Она ждет. Не говорит ничего. Мне нравится ее спокойствие, и я в конце концов тоже успокаиваюсь. Она протягивает мне пачку салфеток, я беру одну и сморкаюсь.
— Извините, — говорю я.
— Что вы думаете насчет того, чтобы снова принимать антидепрессанты?
Я смотрю на нее. Она не улыбается. Просто смотрит на меня.
— Я не могу понять, как я себя чувствую, — говорю я.
— А мне кажется, что это неплохая идея — попробовать еще раз, — говорит она.
— Хорошо. — Я киваю. Я боюсь того, к чему это может привести, и думаю, она это знает.
— С тех пор как умер Генри, прошло три года?
В ней нет смущения. Она просто говорит это, а я принимаю то, что она говорит.
— Три года, — говорю я, — два месяца и пять дней.
— И легче не становится?
— Нет.
Она смотрит в свои записи.
— Не верится, что это было так давно.
— Сейчас бы он уже ходил в детский сад. У него были бы друзья… — Я слышу, как мой голос срывается, поэтому останавливаюсь на несколько минут и смотрю в окно. — Многие двадцативосьминедельные выживают. Я видела по телевизору, и в газетах. Везде малыши выживают…
Между нами разрастается тишина. Но в этой тишине есть что-то подвижное и реально осязаемое. Оно течет в воздухе и проникает прямо внутрь меня.
Наконец она спрашивает:
— А как Джеймс? Он вспоминает о Генри?
— Нет, — отвечаю я.
Она кивает.
— Я назначу вам таблетки на месяц. Вы уже знаете, что до того времени, как они начнут действовать, должно пройти две-три недели. Не ждите моментального результата. Я хочу, чтобы вы пришли ко мне по истечении трехнедельного срока. Перед уходом запишитесь в регистратуре. Кроме того… — Она помедлила. — Как вам кажется… может, Джеймсу стоит прийти вместе с вами?
Я удивлена:
— Вы хотите, чтобы мы пришли вместе?
— Да, если он этого захочет. Вы не против?
Я не знаю.
— Я спрошу у него, — говорю я.
Я выхожу и вижу Джеймса — читает «Только для женщин», и я присаживаюсь рядом.
— Мне велели прийти через три недели, и врач хочет, чтобы ты был вместе со мной.
— Я? — Он насторожен. — Что мне там делать?
Я пожимаю плечами. Разве не ясно?
— Сейчас нам нужно записаться в регистратуре.
— Китти, — говорит он, подходя к тому месту, где я сижу, — мне-то зачем идти?
— По всей вероятности, она считает, что тебя этот вопрос интересует.
— Конечно, да. Но это совсем не означает, что я должен идти с тобой. Ты же знаешь, как я отношусь к врачам. Они напоминают мне о детстве.
— Никто не собирается тебя принуждать. Это твое дело. — Мне не хочется возвращаться к Адриану в его замечательную машину. — А почему бы нам не улизнуть через запасной выход?
— Но ведь Адриан ждет нас.
— Мы можем позвонить ему на мобильник, когда доберемся до дому.
Джеймс хмурится.
— Не думаю, что нам следует во всем ему противостоять.
Адриан сидит с закрытыми окнами и с закрытыми глазами, слушая Баха на CD-плеере. Я открываю дверь и сажусь на заднее сиденье.
— Ну вот, — говорю я. — Я свое дело сделала. Теперь ты делай свое.
— Что сказали? — Мне видно, как его глаза бегло осматривают меня в зеркале, перед тем как он вливается в поток транспорта.
— Выписали лекарства, и теперь я должна прийти через три недели.
Он одобрительно кивает:
— На обратном пути остановимся у аптеки.
Мы едем в молчании. У Джеймса вид невеселый.
— Между прочим, — нарушает молчание Адриан, — я звонил Джейку. Сьюзи не беременна. У нее кишечный вирус.
У меня внутри все затягивается тугим узлом. Я думаю о том, как Сьюзи тошнило. Я знаю: права я. Почему же этого никто не признает?
Из глубокого сна меня выводит звонок телефона, и я слышу на автоответчике:
— Китти? Это Кэролайн. Где ты пропадаешь? Я звоню тебе целыми днями.
Я поднимаю трубку и прерываю ее:
— Извини, Кэролайн. Я не очень хорошо себя чувствовала.
— Нельзя же совсем пропадать. И как быть, если появляется что-то неотложное?
— Ты имеешь в виду что-то неотложное для меня или неотложное для того, кому нужна именно я?
Не могу припомнить ни одной подобной ситуации. Я пережила лишь один момент в жизни, когда медлить было нельзя, и было это три года назад, но нет ни единого шанса, что такая ситуация может повториться.
— Ты прочла книгу? — Кэролайн не любит говорить о личном.
— Конечно.
Интересно, какую книгу она имеет в виду? Я прижала трубку плечом, чтобы разворошить кипу рукописей на полу.