— Где, наконец, мои газеты? Я когда-нибудь буду читать их вовремя? — И громко хлопнул дверью.

Анастасия Васильевна и Лиза, переглянувшись, пожали плечами. И тут же едва не подпрыгнули на месте от удивления: за дверью послышался чуть ли не гомерический хохот Федора Михайловича. Через мгновение он появился на пороге столовой с кипой газет в руках.

В ярости бросил их на стол и опустился в свое кресло.

Женщины молча и с недоумением уставились на него.

— Ну, все точно сговорились меня в могилу загнать! — проговорил он вне себя от гнева и, выхватив из общей кипы какую-то газету, перебросил ее Анастасии Васильевне. — Возьмите, полюбуйтесь, что эти стервецы накатали! — И, покачав головой, промычал, как при сильнейшей зубной боли:

— Ну, Желток, ну, чудило!

Ну, удружил, мерзавец! — И с остервенением впечатал кулак в ладонь.

Лиза перебралась на соседний с Анастасией Васильевной стул и на пару с мачехой прочитала на первой странице «Взора» анонс статьи Желтовского, названной «Репортаж из дома на Тобольской». А набранные крупным жирным шрифтом предваряющие заголовки гласили: «Состоится ли открытие нового театра, вот в чем вопрос?», «Примадонну Муромцеву убили из мести — главный сыщик губернии соглашается с версией нашего репортера!», «Федор Тартищев ждет новых убийств?!».

— Ну, все! Теперь мне точно одна дорога — в отставку! — Федор Михайлович мрачно посмотрел на часы и крикнул:

— Никита!

Денщик вырос на пороге.

— Чего изволите, Федор Михалыч?

— Подай коляску! По дороге заберем Алексея! — И Тартищев грозно потряс кулаком:

— Ну, Желток!

Удружил ты своему «Взору»! Разгоню всех к чертовой матери!

— Федя, в городе тебя не поймут, — заметила осторожно Анастасия Васильевна. — И остальные газеты вой поднимут. Может, лучше на эти выпады вообще внимания не обращать? А то подумают, что ты и вправду ляпнул не подумавши…

— Я никогда и ничего не ляпаю, тем более не подумавши! — рыкнул сердито Тартищев и вдруг опустился на стул и расхохотался, что выглядело и вовсе нелепо на фоне недавнего приступа ярости:

— Ах, каков все же подлец! Каков негодяй! Подловил-таки на слове!

И кого? Старого «сусло» Тартищева? — И пояснил ничего не понимающим жене и дочери:

— Он меня спросил: «Согласитесь, в этих версиях что-то есть?», а я, дурак, ответил: «Соглашаюсь, но только никому эти сказки на ночь не рассказывайте!» А ему как раз это слово только и требовалось! Со-гла-ша-юсъ! Я ж, осел, не понял! Видно, совсем остарел, коль на сущей ерунде попался! На такой дешевый трюк клюнул! А ведь версии бредовее некуда были и, между прочим, — он повысил голос и грозно посмотрел на женщин, — почти полностью совпадают с той чушью, которую несет ваша Соболева. Уж не из одной ли лохани Желток и эта костюмерша свои помои черпают? Но ничего! — Он поднялся со стула. Натянул фуражку, затем перчатки и погрозил кому-то невидимому пальцем:

— Ничего-о-о!

Рано еще списывать Тартищева в отход! Я еще всем покажу, где раки зимуют! — И, громко стуча сапогами, вышел из комнаты.

Анастасия Васильевна печально улыбнулась и обняла Лизу.

— Вот видишь, не с Вероники надо было начинать, а с того, что мы скромный вечер собираемся провести.

В самом тесном кругу. Папеньку твоего без всякой подготовки нужно было просто поставить перед фактом, показать список гостей, а не ходить вокруг да около. Но ты не огорчайся, все равно в самое ближайшее время улучим момент и пригласим в гости Лидию Николаевну и Алешу. А сегодня вечером к ней с визитом съездим.

Она рада будет. По-моему, ты ей очень нравишься!

— Толку-то… — вздохнула Лиза и махнула рукой. — Но чтобы я когда-нибудь вышла замуж за полицейского! Мне папеньки с лихвой хватает! — и быстро вышла из комнаты.

— С газетчиками связываться, себе дороже станет! — Иван сидел на диване в приемной у Тартищева и от нечего делать развлекал всех байками. Федор Михайлович был у полицмейстера, но приказал Алексею, Вавилову и Корнееву непременно его дожидаться. Сыщики уже знали о проколе Тартищева с Желтовским, ведь они были свидетелями этого разговора и удивлялись бесподобной ловкости репортера, сумевшего обойти в хитрости самого Тартищева!

— Этот «Взор» уже сколько раз пытались закрывать, но все безуспешно. Он как то дерьмо в проруби.

Кругами плавает, а тонуть не тонет. Помню, года три назад случай был. Хворостьянов в то время любил по бульвару утречком прогуляться. Лишь бы погода соответствовала! Зрелище, конечно, было презабавное!

В сотне саженей от него двое конных жандармов следуют, по обеим сторонам еще с десяток пеших из охраны меж кустов хоронятся. А Хворостьянов руки за спину заложит, физиономию на солнце выставит и шествует себе важно, щурится, как кот на сметану, от блаженства.

Обычно прогулки свои он заканчивал в сквере, что напротив старого театра. Садился на скамейку и читал газеты, в том числе и этот «Взор» желтушный. Он их покупал на бульваре у одного и того же газетного торговца. А тут вдруг «Взор» в который раз провинился.

Хворостьянов наложил запрет на розничную торговлю.

Утром отправился на прогулку. Торговец подает ему обычный набор, а «Взор» достает из-под полы кафтана, и за секретность цена ему уже не полкопейки, а две…

Словом, досталось всем сполна! Прежде всего Батьянову и Тартищеву за то, что плохо смотрят за торговцами газетами. Уж как Хворостьянов бушевал, как кулаком и ногами стучал! Пришлось на военную хитрость пойти, чтобы гнев его от Федора Михайловича отвести. — Вавилов и Корнеев переглянулись и расхохотались. — Да, было дело под Полтавой!

— Давайте рассказывайте! Что вы там еще сотворили? — поинтересовался Алексей.

Оба агента опять переглянулись. И суть дела пояснил Корнеев:

— Любимую собачку у вице-губернаторши кто-то свистнул, а мы ее к вечеру нашли! Всего-то и делов, но Хворостьянов вмиг успокоился и велел нам премии по пятьдесят рублей выписать.

— И кто ж были эти жулики? — опять спросил Алексей.

Вавилов подмигнул Корнееву и расплылся в улыбке.

— Знамо кто! Но сказать нельзя! Служебная тайна!

— А Федор Михайлович знает про подобные тайны?

— Ну, ты, Алешка, точно прокурор вцепился! — Вавилов покрутил пальцем у виска. — Соображай немного! Кто ж ему такие подробности выдаст? Нашли и нашли! Да еще по пятьдесят целковых на брата огребли.

Редко в сыскной полиции подобное счастье перепадает…

— Не скажи, мне в прошлом годе подфартило так подфартило! — перешел на воспоминания Корнеев. — По весне купил я себе шапку у шапочника на Разгуляе.

Не успел дойти до управления, смотрю, у меня в кармане чужой кошелек. Что такое, думаю! Неужто в толпе кто-то обознался и сунул его не в свой карман? Делаю несколько шагов, чувствую, во втором кармане потяжелело. Я руку в него, а там второй кошелек… Словом, пока добрался до Тобольской, оказалось у меня по всем карманам аж шесть кошельков, набитых финажками.