— И что нам делать с этими мошенниками?

— Думаю, до утра отправим их в холодную, пусть клопов подавят, пока их личности будем выяснять.

— Вам, что ж, моя личность не известна? — произнес высокомерно Желтовский и кивнул на своего приятеля, до сей поры подпиравшего дверной косяк, но, кажется, уже из последних сил. — Скажите еще, Куроедов вам не знаком.

— Понятия не имею, кто вы такие! — Иван поднялся с дивана. — Паспортов при себе не имеете, значит, личности для полиции неустановленные! Дай бог, чтобы к утру установили или к обеду… А то к вечеру в арестантской от гангрены можно запросто скончаться.

Клопы там зловредные, по-особому газетчиков не любят, обглодают, что твоя собака кость.

— Федор Михайлович, — Желтовский нервно дернул щекой, — я бы не советовал вам связываться с прессой…

— А я бы не советовал вам шутить с полицией, — мягко и почти по-отечески нежно посоветовал Тартищев. — Скажите, бывало ли так, что я вас предупреждал, господин Желтовский, но вы все равно путались под ногами у сыщиков и мешали дознанию? А случалось ли так, что ваши гнусные домыслы или преждевременные выводы помогали преступнику смыться, а нам приходилось потом не спать сутками, чтобы задержать его?

— Не помню такого, — буркнул Желтовский и насупился.

— Зато я помню! — стукнул кулаком по столу Тартищев. — И каюсь, сколько уже раз рука чесалась надраить ваш авторитет так, чтоб блестел, как тот червонец, за который вы готовы не только совесть продать, но и душу заложить!

— Прошу меня не оскорблять! — сквозь зубы и с расстановкой произнес репортер. — Все знают, что Желтовского никто еще не сумел купить. А мои репортажи основаны исключительно на личной интуиции и информации, которую я добываю теми же способами, что и ваши агенты. — Он вскинул голову и с вызовом произнес:

— Да, и покупаю ее, если потребуется. Но это не только мой грех! Во всем мире все так делают.

Информация — самый дорогой и скоропортящийся товар, знаете ли!

Тартищев хмыкнул и смерил репортера недовольным взглядом:

— Единственное, что я хорошо знаю, господин Желтовский, наглости вы немереной. Это ж надо додуматься — заявиться к начальнику уголовной полиции ночью на пару с пьяным в дымину приятелем, помешать важному совещанию… Вам что, время некуда девать? Так научитесь хотя бы чужое уважать!

— Я и свое, и чужое время очень уважаю, — произнес сквозь зубы Желтовский, — тем более, мне бы не хотелось ночевать в вашем клоповнике. Мне надо срочно сдать репортаж, иначе… — он провел пальцем по горлу, — сами понимаете?

— Позвольте полюбопытствовать, что за репортаж? — вклинился в разговор Вавилов и почти пропел ласковым голосом:

— Наверняка со смаком живописуете подробности убийства на Толмачевке?

— Это мой хлеб, господин Вавилов, — усмехнулся краешком губ Желтовский, но даже не повернул головы в сторону Ивана, как бы подчеркивая, что разговор ведет только с Тартищевым. — Но этот репортаж я сдал три часа назад. А сейчас проклюнулись некоторые детали…

— Из чего ж они проклюнулись, интересно знать, господин репортер? — Иван, похоже, не обратил внимания на то пренебрежение, которое так и излучал газетчик, и продолжал допытываться:

— Как мне известно, вы сегодня изрядно попыхтели по нашим охвостьям.

— Золото даже по охвостьям моют, — огрызнулся Желтовский, — но вы меня плохо знаете, господа! Вы приказали своим свидетелям молчать, и они исправно молчали, но не на всякий роток накинешь платок… — И он с явным торжеством посмотрел на Тартищева, а потом кивнул на тючок с одеждой Журайского. — Небось примеряли гимназисту его старые портки и шинельку? И они наверняка ему не подошли? — Он усмехнулся— Что ж, думаете, я такой прожженный злодей, что мальчишке петли желаю? Не-ет, я хоть и проходимец, как вы изволили выразиться, господин Тартищев, но совесть свою по кабакам не пропил и не прогулял. И не совсем доверяю вашему ведомству, потому что по некоторым событиям вы тоже спешите быстро отчитаться. Начальство любит скорые и победные рапорты. Поэтому я решил заняться личным сыском по этому делу.

— Кажется, теперь Журайскому точно от виселицы не открутиться, — вздохнул Вавилов и обреченно махнул рукой.

— Погоди, Иван, — остановил его взглядом Тартищев и строго посмотрел на Желтовского. — Потрудитесь объяснить, что вы имеете в виду, когда заявляете про личный сыск.

— Максимушка, — донеслось тоскливое от дверей, — пошли уже! Пивцо наружу просится…

Косяк уже с трудом поддерживал репортера, который, размякнув в тепле, сполз поначалу на корточки, а потом и вовсе сел на пол.

— Корнеев, проводи его куда полагается, — приказал Тартищев, не спуская пристального взгляда с Желтовского.

Корнеев подхватил Куроедова за шиворот и поставил его на разъехавшиеся в разные стороны ноги. Но идти он был не в состоянии. Так что кабинет репортер покинул, повиснув на крепком плече Корнеева. Желтовский проводил их взглядом и опять перевел его на Тартищева.

— Я сегодня пробежался по некоторым известным мне местам на Хлудовке и Покровке, поговорил кое с кем… Серьезные люди в этом деле не замешаны… «Иваны» в те края ни ногой, знают, себе дороже станет…

Гимназист, говорят, наверняка ни при чем… Кишка тонка… Тогда кто же? — Он в упор посмотрел на Тартищева. — Я искренне вас уважаю, Федор Михайлович, иначе здесь бы не появился. — Он бросил быстрый взгляд на Алексея и Ивана, потом на Тартищева, словно спрашивая, можно ли при них вести доверительный разговор.

— Давай! — нетерпеливо кивнул ему Тартищев. — Это мои вернейшие люди!

— В общем, сегодня я наведался к Мейснеру, — сообщил Желтовский и, заметив, как поползли вверх брови сыщиков, довольно усмехнулся, — совершенно случайно мне стало известно, что именно у него стибрил пули Журайский. Но архитектор молчал, как египетская мумия… Тут мне сказать нечего, господа сыщики, рты вы и без ниток умудряетесь зашивать свидетелям… Но самое главное не в этом. От Мейснера за мной почти в открытую пошли два господина в пальто и в чуйке.

Я сел на извозчика, они следом — в пролетку, я в трактир — они за мной, я в редакцию — они не отстают.

Так и колбасили почти три часа по городу, пока я в «Берендей» не заглянул и Ваську Куроедова не встретил.

А тут несказанное везение — Хохлаков собственной персоной. Когда он нас в пролетку погрузил, те два хмыря нас все ж не отпустили, до самого участка проводили, а после, когда уже к вам нас повезли, я их не заметил. Видно, успокоились, что нас до утра задержат.

— Эка вы накрутили, Желтовский, — усмехнулся Тартищев, — кому вы интересны, чтобы за вами следить? Не иначе каким-нибудь шаромыжникам приглянулись, если таким вот фертом по притонам отирались, — кивнул Тартищев на трость Желтовского. — В ремешок или в наперсток не предлагали сыграть, или в «фортунку» ?

— Не держите меня за дурака, Федор Михайлович, — насупился Желтовский. — Я себе цену знаю, и кулак у меня не слабее вашего, и в лобешник кому надо запузырю, если потребуется. У меня есть разрешение на «маузер», но я его на Хлудовку не беру… Чтобы искушения не было. И я вам больше скажу, следили за мной не жулики, а охранка… Их филеров ни с кем не спутаешь… He иначе политику замышляют?