В общем, они в письменной форме изложили события субботнего вечера. Точнее, свое поведение в тот вечер. Присовокупили, что сначала дали следователю неправильные показания, постыдились признаться в недобросовестном исполнении должностной инструкции. А теперь вот решили добровольно исправить ошибку.

Строго говоря, никакой юридической силы эти бумажки не имели. Адвокат не имеет право снимать показания со свидетелей. Письменные откровения Антона Лычагова и его деда никоим образом не могли быть приобщены к материалам дела. Но! Смысл-то ведь в другом. Завтра я покажу эти бумажки Достоевскому-Харченко, и он, как разумный человек и толковый следователь, немедленно допросит охранников повторно, и вот тогда уже их показания обретут юридическую силу. Не представляю, по какой такой причине следователь мог бы проигнорировать добытые мною бумаги. Только потому, что обвиняемая уже сидит под замком, а показания охранников косвенно говорят в ее пользу? Очень косвенно! Из них следует, что посторонний человек МОГ незаметно просочиться на базу отдыха. Но все прежние возражения против этой версии остаются в силе. Как смог бы посторонний убийца следить за ребятами без автомобиля? А если автомобиль был, то куда он его спрятал? И, самое главное, ведь служебная собака след не взяла, в лес не пошла, бегала между домиком и берегом…

Да, точно, собака! Перевернувшись на другой бок, я вдруг отчетливо вспомнил, что возле домика охранников видел деревянную собачью будку, а возле нее − пустую миску и какие-то обглоданные кости. Там же и цепь лежала, одним концом притороченная к стене будки. А вот собаки не было. Потому-то нам и удалось так легко проникнуть на территорию. Собака − не ленивый охранник, она бы по крайней мере залаяла, если бы почуяла приближение постороннего человека… Интересно, а в вечер убийства собака на базе была? Дав себе задание обязательно разобраться в этом вопросе завтра, я заснул.

* * *

Сердце бешено колотится. Перед глазами плывут зеленые и оранжевые круги. Руки и ноги уже не чувствуются, живут самостоятельной жизнью, совершая ритмичные движения. Одна за другой бегут навстречу сине-зеленые волны, то и дело ударяют в лицо. С оставшегося далеко позади берега уже не доносятся ни голоса купальщиков и продавцов пахлавы, ни музыка из пляжных забегаловок. Слишком велико расстояние, да и волны оглушают. Впереди виднеются два островка, точнее, две скалы, поднявшиеся из воды миллионы лет назад в результате вулканической активности. Вот к ним, к этим скалам, двое сильных людей и держат путь.

Условия пари были простыми: победит тот, кто первым преодолеет два километра водного пространства, отделяющего песчаный пляж от темно-коричневых скал. Они оба — прекрасные пловцы. Оба упрямы, оба не желают хоть в чем-то уступать друг другу. Выкладываются по полной, до дрожи в мышцах, до мелькания огненных точек в глазах. А море бурное, не меньше четырех баллов. Свежий западный ветер гонит волну, сносит двух маленьких людей в сторону от их главной цели…

Он оборачивается и видит чуть позади светловолосую голову девушки и ее руки, безустанно взмывающие над водой. Притормаживает, ложится на спину, полностью расслабляя все мышцы тела. Дождавшись, пока соперница поравняется с ним, ободряюще машет рукой, выплевывает попавшую в рот соленую воду. Видит написанное на лице девушки злое упрямство. Нет, она явно не собирается давать себе и ему передышку. Вперед, к скалам! До них уже рукой подать… И лучше сейчас не думать о том, как они будут возвращаться на берег.

Он касается рукой базальтовой породы на секунду раньше, чем то же самое успевает сделать соперница. Слышит ее разочарованный вскрик. Резко подтягивается на каменеющих руках, забрасывает свое тело на твердую поверхность. Жадно хватая ртом морской воздух, наклоняется и подает руку подруге, помогая взобраться на скалу. Опускается на слегка подсушенные крымским солнцем водоросли и закрывает глаза. Теперь нужен полный покой… Хотя бы четверть часа.

…Летний отпуск прошел великолепно. В начале июля Сергей с Настей полетели в Крым, который тогда доживал последний год в составе самостийной Украины. Отдыхали в маленьком курортном поселке в окрестностях Судака. Нарочно нашли сравнительно глухое, диковатое место, в которое отдыхающие из трех славянских государств если и наезжали, то в небольшом количестве. За умеренную плату сняли две комнаты в частном доме у одинокой пенсионерки, которая за две недели почти не попадалась им на глаза.

Отдыхали яростно, отчаянно, набираясь эмоций и впечатлений на весь год. С утра шли на пляж, купались до изнеможения, валились на мелкий желтый песок. Иногда, если особенно сильно палило, раскрывали над собой специальный пляжный зонтик. После обеда пару часов отдыхали, потом отправлялись в горы, бродить по можжевеловым и буковым рощам. Балансируя над обрывами, ловко карабкались по крутым скалам, забирались на вершины, с которых открывались роскошные виды на синие воды Черного моря, поросшие выгоревшей на солнце травой пологие холмы и раскиданные по побережью курортные поселки. На взятых напрокат велосипедах совершали безумные спуски по дорогам-серпантинам, рискуя сорваться в пропасть, еле успевая тормозить на крутых поворотах. Вдыхали соленое дуновение моря, перемешанное с ароматами шиповника, ежевики, боярышника и астрагала. Несколько раз прокатились на автобусе до Судака, в поисках более цивилизованных развлечений. Побывали на дорогостоящей экскурсии в старой Генуэзской крепости. Прикасались к древним стенам, возведенным шесть веков назад смуглокожими колонистами из далекого Средиземноморья. Приобщались к витающим среди полуразвалившихся башен мистическим сгусткам энергии живших здесь аланов и византийцев, венецианцев и генуэзцев, кипчаков и татар… Посетили океанариум и дельфинарий. По вечерам засиживались в кафе на набережной. Или, если уж за день выматывались сверх всякой меры, просто сидели у себя в саду, под ветвями абрикосовых деревьев. Наслаждались волшебными букетами массандровских мускатов и портвейнов, вели долгие неспешные разговоры… А по ночам предавались любовным ласкам, и не раз от Настиных счастливых криков вздрагивала в своей комнате приютившая их пенсионерка, с ностальгической грустью вспоминая о тех блаженных временах, когда и она была молода и любима…

Мне пятьдесят пять. Ближе к старости, чем к молодости. И здоровье уже хромает, и на изменение погоды начинаю реагировать, и нет уже той легкой бодрости, которая является достоянием молодого организма. Гоню от себя мысли о смерти, но мысли, хоть гони хоть не гони, все равно приходят. В том числе и такая: а какой вариант утилизации моего бренного тела я бы предпочел, похороны или кремацию?

Верующим я себя не считаю, но здесь ведь религиозные убеждения и ни при чем. От людей, считающих себя православными, мне приходилось слышать, что сожжение трупов есть чисто языческий обряд, для христианина же обязательно погребение в землю. Категорически не согласен. Язычники язычникам рознь. В Индии трупы сжигали и продолжают сжигать, а вот наши языческие славянские предки предавали их земле, вкладывая в это глубокий мировоззренческий смысл: из земли-матери человек выходит, в землю его и положить нужно, чтобы он снова смог родиться на свет. И не зря славяне погребали родственников в так называемой «позе младенца», подогнув колени к груди. Чтобы проще было родиться заново…