— Да… да, я завтра перекинусь с ним парой слов.

Подключить Хайнса к делу, сообщить детали о машине, укрытии, Салисе и старой банде сардинцев. Но, к сожалению, это не в его компетенции. Фусарри должен одобрить его действия, а он может фыркнуть и заявить, что негоже «нянчиться» с американцем…

— Салва, ты меня слушаешь?

— Да, слушаю.

— О чем я сейчас говорила?

— О Тото.

Все его школьные учителя привычно выводили его из задумчивости вопросом: «Что я только что сказал?» Еще в детстве он выработал способность запоминать ключевое слово последнего предложения, которое как будто еще висело в воздухе и которое выхватывал его слух.

Стыдясь себя, он повернулся и обнял ее:

— Прости меня. Повтори еще раз.

— Что случилось, Салва? Ты становишься таким, когда тебя что-то по-настоящему тревожит. В чем дело?

— Не знаю. Действительно не знаю. Что-то, чего я никак не могу понять, в этом-то и проблема.

— Похищение — ужасное преступление. Одна мысль об этой бедной женщине… — Голос Терезы прервался. — Кто знает, в каких условиях они ее держат, да еще в такой холод и ветер.

Они помолчали минуту, прислушиваясь к вою ветра с гор, шелестящего кипарисами в садах Боболи, и редким громким ударам чьей-то незакрепленной ставни.

— Это заставляет почувствовать, как нам повезло, что мы находимся в безопасности и тепле. Конечно, гораздо страшнее, если бы это был ребенок, но, как бы там ни было, я уверена, любая женщина предпочтет, чтобы похитили ее, а не ее ребенка.

— Да, я тоже так думаю. Расскажи мне еще раз о Тото.

Они проговорили допоздна, и когда он устраивался перед сном поудобнее, то чувствовал себя значительно лучше. Но в три часа ночи он начал беспокойно метаться, бормоча в полусне. Он вплотную подобрался к решению проблемы. Все дело в пропавшей собаке! И в фотографе… Откуда-то появился фотограф. Сейчас было уже очень поздно. Нести и фотограф давно ушли домой. Инспектор долго волновался и вертелся в постели, пока не пришел к решению настолько очевидному, что оно казалось абсурдным. Господи, у них на Борго-Оньиссанти есть собственные фотографы. Он в своей крошечной студии сделал снимки преступника и поехал снимать место преступления. Уж фотограф-то должен знать, что полицейские снимки Салиса устарели. А сейчас нужно было взять туда собаку. Когда фотографию проявили, она оказалась странной, не такой, как можно было ожидать. Голова собаки свесилась вниз, вместо того чтобы держаться прямо, а ведь для полицейской фотографии голову надо держать прямо. Конечно, она серьезно ранена и не может держать голову, на морде запеклась кровь. Все же снимок был сделан, вот что главное. Инспектор напрягал глаза, пытаясь прочесть имя и номер, прикрепленный впереди. Он не мог его разобрать, потому что устал — неудивительно, сейчас глубокая ночь и ветер по-прежнему воет…

Надо записать. Будет лучше, если он сможет найти выключатель, достать свой блокнот…

— Салва!

— Что?

— Ты стукнул меня по лицу! Что происходит?

— Ничего, ничего… Вот только запишу… — И он наконец заснул.

— Я бросила университет. Сегодня утром я встречалась с куратором моего курса и поставила его в известность. Он отнесся к этому с пониманием, но расстроился, потому что я одна из его лучших студенток, возможно, самая лучшая из всех, что у него были. Конечно, он все понял, когда я сказала ему, какой у нас сейчас тяжелый период в жизни.

— Уверен, вы вернетесь туда после того… — Инспектору не удалось подыскать подходящего окончания предложению.

— Как я могу об этом думать? Мы не знаем, что произойдет! Если Оливия умрет, если она не вернется, я вынуждена буду все взять на себя. Я не смогу и подумать о собственном обучении.

— Но ваш брат…

— Лео не захочет этим заниматься. Я говорю об управлении нашим домом и остальным имуществом Брунамонти. Лео — артистическая натура, он дни напролет просиживает за компьютером и рисует, больше его ничего не интересует. Когда надо заниматься бизнесом, он спит. Все ляжет на мои плечи.

— Ну… — Глаза инспектора рассеянно разглядывали стоящую на столе черно-белую фотографию, на которой она была в балетной пачке. — Очень жаль, действительно очень жаль, что вы бросили заниматься танцами. Может, вы вернетесь к ним снова? Даже сейчас… немного упражнений, немного разрядки — это было бы совсем неплохо. Быть запертой здесь все время и делу не поможет, и для вас очень скверно.

Она отвернулась, по-прежнему прямо держа спину, взглянула на него искоса и заговорила:

— Классические танцы — это не просто упражнения и способ развеяться. Лучших учеников отбирают и переводят на профессиональные курсы, что означает уроки пять раз в неделю плюс репетиции перед выступлениями. Я должна была бросить танцы, как и многое другое, потому что этого требовали занятия в университете. Преподаватель танца, сама в прошлом прима-балерина, была в ярости. Это понятно, конечно. Она пыталась создать свою труппу, и когда потратишь на кого-то годы, а ученики уходят… Сейчас она едва говорит со мной, если встречает на улице. Но я не могла заниматься танцами профессионально. Это мне не подходило. А сейчас из-за похищения я не могу еще и учиться в университете.

— Ну, не все так безнадежно. Нужно время, но я уверен, ваша мама вернется домой. Как сегодня утром прошел ваш визит к прокурору?

— Он почти ни слова мне не сказал. Его интересовали только Патрик и тот детектив из Лондона, на приглашении которого Патрик настоял. Они остановились в одной гостинице. Лично я не вижу в этом никакой необходимости. Патрик обычно останавливается в доме.

У инспектора, вспомнившего прозрачный белый пеньюар и реплику заплаканной Сильвии, были по этому поводу свои предположения, однако он воздержался от комментариев.

— Прокурор сообщил хотя бы, что запланировал телевизионное выступление в новостях для вас обоих?

— Да. Патрик собирался пойти с нами, а прокурор сказал, что говорить должны Лео и я. Думаю, будет лучше, если просьба отпустить Оливию будет исходить от меня. Не знаю, что мне следует надеть. Я хотела бы все сделать правильно, но от Лео совета не дождешься.

В этом смысле от инспектора тоже было мало толку.

— Ладно, спрошу у Патрика, — сказала Катерина.

Она оделась в черное. Очень простой черный костюм. Никаких украшений, кроме обычного кольца, которое она непрерывно крутила, пока говорил Леонардо. Когда камеру направили на нее, она резко отвернула голову в сторону и искоса испуганно посмотрела на камеру, словно та собиралась на нее напасть.

— Бедная девочка. Она слишком расстроена, чтобы говорить, — прокомментировала Тереза. Она подошла к мужу, который сидел на софе и смотрел последний выпуск новостей, и протянула ему чашку ромашкового чая.