с восхвалением доблести завоевателей и противопоставлением ей трусости и коварства «внешних» (т. е. византийских, а не живущих в Морее) греков[287]. Нельзя исключить, что греческая версия была официальным заказом, предназначенным для тех архонтов, которых призывали к тесному сотрудничеству с завоевателями, или же создана в среде архонтов-коллаборационистов. Показательно, что хулительные высказывания о ромеях приведены здесь гораздо полнее, чем даже во французской версии, где они нередко в тех же местах опущены. Хронист — знаток официальной идеологии, права и обычаев франкской Ахайи. Но он, безусловно, знаком и с византийскими политическими концепциями, нередко сталкивает между собой два идеала, два подхода. Словесная дуэль происходит между захваченным в плен князем Гийомом Виллардуэном и Михаилом VIII Палеологом. Византийский василевс требует от Виллардуэна за освобождение его и цвета французской знати из плена отдать Морею, обещая в обмен крупную сумму денег, чтобы князь приобрел себе земли во Франции. Гийом отвечает отказом: он не держит земли Морей как свой патримоний, но лишь управляет ими по наследству от предков. Территория эта была завоевана всеми дворянами, пришедшими в Романию с отцом Гийома, и была разделена между ними. По письменным договорам князь не мог предпринимать что-либо без совета и воли своих «друзей», а тем более распоряжаться землями. Гийом лишь выражал готовность внести выкуп. Византийцы, как кажется, не желали понять условный характер земельной собственности князя, и Михаил Палеолог в гневе обвинял его в гордыни, свойственной франкам, и грозил, что никогда не отпустит его из тюрьмы за деньги[288]. Как известно, после бурных дебатов только «дамский» парламент в Никли принял компромиссное решение, по которому за освобождение князя и его рыцарей византийцам отдавались три главные крепости Морей — Монемвасия, Великая Майна и Мистра[289].

«Дамским» парламент был назван потому, что решающую роль в принятии на нем решения сыграли жены пленных кавалеров, голосовавшие вместо своих супругов. Участник парламента и ярый враг такой уступки афинский герцог пророчески предрек изгнание латинян из Пелопоннеса в результате этого решения. Лучше смерть одного, подобно Христу, говорил герцог, чем потеря многими их владений[290]. Жены сеньоров Морей предпочли потери…

Но вот ситуация ненадолго изменилась, и в плену у франков оказался византийский полководец, великий доместик. В ответ на упреки Жоффруа де Брюйера он сказал: «Истина в том, что эта страна Морея, которой вы ныне владеете, никогда не была вашей ни по праву, ни на каком-либо другом основании, ибо она принадлежала и должна принадлежать империи ромеев, и наследственные права на нее [принадлежат] от предков государю святому императору. А ваши предки силой и тиранией удерживали ее неправедным и греховным образом. И за этот грех Бог предал вас в руки государя святого императора…». Относительно же победы князя над ним великий доместик изрек, совсем в духе своих победителей, что благородному человеку негоже бранить другого за превратности войны[291]. Здесь в полной мере и со знанием дела была сформулирована византийская позиция. Хронист не считал нужным скрывать обличительные аргументы противоположной стороны.

Морейская хроника — это целая энциклопедия быта Латинской Романии. В ней есть и захватывающие сюжеты, вроде дерзкой интриги сеньора Каритены, считавшегося одним из лучших рыцарей Морей. Из любви к жене своего вассала он дважды изменил князю, в том числе нарушил запрет покидать территорию княжества. Во время войны, которую вел его государь, он отправился с дамой сердца в «пилигримаж» в город Бар и на гору Гаргано в Южной Италии. Но там он был осужден и обвинен в предательстве королем Манфредом, отославшим его в Ахайю. Вернувшись домой, сеньор Каритены по ходатайству других вассалов князя получил прощение и искупил свой проступок, умерев позднее с репутацией «защитника сирот и справедливого воина». В ином случае его ждала бы потеря фьефов[292]. Характерен эпизод, рассказанный хронистом, как князь Гийом учил короля Карла Анжуйского византийскому способу нападения на врага с заманиванием в засады. Именно такая тактика была применена обоими союзниками в знаменитой битве при Тальякоццо (1268), доставившей Карлу Анжуйскому неаполитанскую и сицилийскую корону[293]. Не менее ярко описан в хронике суд баронов, прелатов и лигиев над самим князем по делу о правах на фьефы, отнятых князем у законной наследницы[294]. Если можно согласиться с часто встречающимся в литературе суждением, что язык греческой стихотворной версии хроники не отличается красотой и выразительностью, то этого никак нельзя сказать о ее художественных достоинствах в целом. Тон повествования, спокойный, иногда даже несколько монотонный, становится напряженно экзальтированным, когда автор бичует пороки основных врагов — ромеев. Психологические портреты героев нередко передаются через их речи. Хронист наблюдателен, хорошо знает вкусы своих читателей, не лишен лирического дарования. Долгожданный приход весны радует журчащими на заре ручейками воинов, собравшихся по призыву князя Гийома. Картина обновления и торжества природы созвучна их настроению. Все это оттеняет горечь предстоящих вскоре испытаний: жестокого разгрома в битве при Пелагонии и долгого для многих византийского плена[295].

С одной из греческих версий Морейской хроники тесно связано эпическое стихотворное повествование о деяниях дома Токко, графов Кефалонии и правителей Эпира. Автор Хроники Токко, как доказывает Й. Кодер, знал всю Морейскую хронику, подражал ей в выборе типа стиха, но стремился к его большему упрощению[296].

Хроника Токко охватывает 1375–1422 гг., особенно подробно повествуя о событиях начала XV в. (3742 стиха против 180 — о XIV в.). Возможно, хроника дошла в неполном виде[297]. Ее составление было завершено ранее 1429 г. Произведение — история династии, на службе у которой состоял автор. Он был современником описываемых событий, именовал себя ромеем, т. е. греком, и, скорее всего, происходил из города Янина, которым особенно гордится, называя его «корнем ромеев и всего деспотата», известным доблестью горожан и образованностью почтенных официалов. Янина противопоставляется другой столице государства — Арте[298]. Хроника Токко прочно связана с местной исторической традицией. Э. Захариаду полагает, что в своей первой части она прямо продолжает хронику янинцев[299]. Хронист не был профессиональным «грамматиком», ему чужды классицизирующие тенденции. Хроника написана на народном разговорном греческом языке с диалектными особенностями и значительными отклонениями от орфографических норм. Лингвистические влияния романских языков в ней значительно слабее, чем в Морейской хронике. Хронист регистрировал события по мере того, как они развертывались, но затем, видимо после 1416 г., подверг хронику переработке. Основные сведения почерпнуты им из первых рук, и следов использования каких-либо текстов не обнаружено. Несмотря