— Что здесь, Вавул?

— К князю Ярополку от князя Олега, боярин! — ответил поспешно Лазута, пока дворский не раскрыл рта. Свенельд приблизился к древлянину. Лазута едва узнал его: осунувшийся и ставший костистым лик, тёмные круги под глазами, горевшими каким-то неестественным, неземным огнём. Горе от потери сына не надломило боярина, наоборот, зажгло душу и сердце тем пламенем, которое, выжигая всё на своём пути, ведёт и доводит к цели, пожирая и идущего к ней. Свет от свечей играл причудливыми тенями на лице Свенельда, делая его жёстче, потустороннее и вместе с тем величественнее, как у повелителя мира кромешников[83]Чернобога[84]. Лазута невольно отступил на полшага, мысленно отмахнув от себя пришедшее не к месту в голову сравнение.

— Олег рати собирает против брата, — быстро сказал древлянин. Он собрался врать, выкручиваться, только уйти отсюда живым и дойти до Ярополка, Олег простит потом его за вынужденную ложь и клевету.

— Он собирается скрытно и придёт споро, как отец его ходил. Он боится, что Ярополк большое войско успеет собрать. Я не хочу ссоры братней и потому пришёл повестить тебе: если Ярополк начнёт сейчас собирать людей, то Олег уступит и не пойдёт на него.

Лазута удивился про себя, как уверенно он наговорил то, что придумал на ходу. Свенельд свёл брови к переносице, вздохнул с тяжестью усталого человека, произнёс:

— Я ждал, что так будет.

Подозвав Вавула, Свенельд тихо сказал ему:

— Уложи спать его, только у меня в тереме, не в дружинную избу направляй. Обыщи его, вдруг какое зелье колдовское привёз, уморить меня надумал. Волкам токмо меня добить и осталось, а там и сами в Киеве сядут!

А Лазуте сказал:

— Пожди мал час, тебе покой для ночлега изготовят.

— Мне бы срочно ко князю, — пытался убедить Свенельда древлянин, размышляя, есть ли у воеводы сторожа во дворе на случай, если придётся бежать из терема. Лазута уже надумал было, развернувшись ко входу, но тут появился Вавул с двумя мужиками из челяди, и стало ясно, что побегом он только всё окончательно испортит, а пока воевода не догадывался, теплилась надежда.

— Утро вечера мудренее. Те, кто ко князю ночью идёт, проходят через меня. Иди спать, — с мягкой властностью приказал Свенельд.

Слуги не стали мудрствовать с сонным зельем и тайно перетряхивать одежды гостя, просто и без разрешения его обыскав. Меньше чем через час Свенельд сидел у себя в горнице, который раз пробегая глазами написанные Ярополку строки. На терпящей любой слог бересте Олег поносил весь Свенельдов род, обвиняя в измене Святославу, — не выслали войско навстречу князю, потому и погиб. Но это было не всё. Олег винил Мстислава и сына его в разжигании вражды между братьями. «Когда истребим друг друга, Мстислав сел бы на стол русский именем отца своего Свенельда старого», — писал древлянский князь. Далее Олег винился в смерти Люта и готов был явиться на суд великого князя, если Ярополк даст защиту от «свенельдовой татьбы» на всём пути из Овруча в Киев. Хитёр! Знает, что Ярополк ни одной смерти не присудил на суде великокняжеском, отвергая кровную месть, заменяя её выкупом за убиенного. Мстислав не чувствовал, к удивлению своему, злости ни на Олега, ни на кого-либо из Волков, лишь тоскливо подумалось: «Стар я стал, даже не уразумел, что Лазута мог грамоту тайную везти, а в дом мой попал высшею волей».

— Вот дурак старый! А я-то на ворожбу думал! — произнёс вслух. Смял грамоту единым движением всё ещё могучей десницы, поджёг комок пламенем лучины, подождал, пока от письма остался догорающий уголёк, хлопнул по нему ладонью, размазав чёрным пятном по чисто выскобленной столешнице. Лазута сидел в погребе, надо было с ним что-то решать, и быстрее.

— Вот ты и проиграл, Ратша Волк! — произнёс, недобро оскалясь, воевода и ударил колотушкой в подвешенное бронзовое блюдце.

— А ну-ка, зови Вавула! — приказал сунувшемуся в двери слуге.

Двое ражих слуг под руки выволокли Лазуту из терема. Оказавшись во дворе, почуяв недоброе, древлянин заупирался, пытаясь вырваться из крепких рук. Его оглушили по затылку обухом топора, завёрнутого в тряпицу: Свенельд наказал строго-настрого не оставлять никаких кровавых следов около терема. На неприметной волокуше, прикрытого рядном, Лазуту отвезли к Днепру. Ещё живого, начинавшего приходить в себя, сбросили в заметённую прошедшей вьюгой, обмерзшую по краям прорубь, пихнув подальше под лёд. С Лазуты предварительно сняли сапоги и дорогое платье — если кто и найдёт весной, то по нижним портам не определит, кто это был: смерд простой или муж нарочитый, а рыбы так лицо объесть успеют, что и не признать будет бывшего древлянского боярина.

* * *

Дебелая хозяйка суетилась около стола, выкладывая в тарель только что вынутые из печи пироги. Заяц медленно жевал, не чувствуя вкуса ни пирогов, ни просяной каши. Долгие годы воинских походов выработали в нём чутьё к опасности. Впрочем, он всё время в копье-десятке своего соратника Колота держался особняком, как зверь-одинец, может, поэтому он привык доверять больше себе, нежели действиям и мыслям других, более старших по чину.

Вытерев руки о штаны и поблагодарив хозяйку, Заяц первым встал из-за стола, направился в сторону двери, кивнув двум товарищам: за мной!

— Вот что, други, — сказал, оглядевшись, — чую недоброе я. Поеду на Княжью гору, осмотрюсь тамо, может, знакомцев среди кметей найду, вынюхаю про нашего боярина.

— Здесь велено ждать! — заметил один из дружинников.

— Вы и ждите, я на свою голову поеду!

Заяц увязал в торока бронь[85], продел перевязь[86]в проушины[87]ножных так, чтоб меч за спиной был будто не для рати, а для походного удобства, наказал провожавшим товарищам:

— Коли не вернусь до полудня, уезжайте, не стряпая. В Свенельдовом дому каты — мастеровые своих дел и языки умеют развязывать. Не поручусь за себя, выдам, где сидите.

Снег девственный, ещё не расхоженный, не разъезженный, белой шапкой накрыл Подол. Беззаботная ребятня насыпала горки, весело скатывалась с них на салазках. Мужики чистили меж дворами дороги. Заяц давно не был в Киеве и малость заплутал на Подоле. По веренице вершников, ехавших в сторону Детинки, Заяц обрёл, наконец, дорогу. В первом, что был в ярком синем вотоле и шапке с алым верхом, он узнал Блуда. Подумал: «Не признает ведь, зверюга! А ежели признает, сдаст Свенельду», и подавил желание подъехать. Держась на расстоянии, въехал на Детинку, где стояло несколько длинных дружинных изб. У первого же попавшегося безусого молодого воина, видимо, из молодшей дружины, спросил: