теперь стало девять. Здесь они содержались до тех пор, пока не появилась возможность переправить их в Париж и передать в руки военных властей. У нас они находились под строгой охраной. Мы не хотели, чтобы остальные ученые в Гейдельберге знали об их присутствии. Единственными людьми, пригодными для несения охраны в то время, были несколько американских негров. Всем нашим гостям это не нравилось: они, видимо, слишком долго прожили под влиянием арийского мифа. За исключением одного, все они, казалось, были в превосходном настроении. Они считали себя очень важными персонами, имеющими что предложить, чего, надо признаться, не считали мы. Лишь позднее, 6 августа, им пришлось самым прозаическим образом пробудиться от своих приятных иллюзий, когда радио принесло им весть о Хиросиме.

Вальтер Герлах выглядел очень изможденным по сравнению с тем, каким я видел его последний раз в Англии в 1938 году. Мы были тогда приглашены на конференцию Британской ассоциации содействия прогрессу науки. В течение многих лет я хорошо его знал, но в Англии он вел себя как-то уклончиво. Я пригласил его навестить меня в Голландии на обратном пути. Он дал неопределенное обещание, намекнув на то, что для такого визита требуется специальное разрешение нацистского правительства. Вместе с тем он пугался и уклонялся от разговора, когда я спрашивал о политическом положении в Германии.

Теперь же он был куда более откровенен; он снова был тем Герлахом, каким я его знал до гитлеровского режима. Правда, в своей лаборатории он вел себя, как абсолютный диктатор, и студенты и ассистенты боялись его; но им нравилось это.

Он был очень разговорчив и довольно объективно рассказал нам о положении науки под властью нацистов. Блестящий экспериментатор, лектор и руководитель, за то короткое время (около года), когда он замещал убежденного нациста Абрахама Эзау в качестве руководителя всех исследований в области физики, он сделал все, чтобы спасти немецкую физику. Он не был нацистом. Как мы узнали, его суждения во многих случаях были чреваты неприятностями для него и, чтобы их избежать, он подыгрывал иногда нацистам, особенно в первые дни их господства. В конце концов он устал от всяческих помех и нападок. Единственное, чего он желал – это спасти немецкую физику по возможности без помощи, но и без помех со стороны нацистов. Официально он был связан с должностными лицами из шпееровского министерства вооружения и боеприпасов, поддерживавшими его старания. Но все это было слишком поздно. Еще до того, как влияние Герлаха могло сказаться, началась война. Он старался быть объективным и признавал положительные стороны в проводившихся Дибнером исследованиях. Группа Дибнера, финансировавшаяся военным ведомством, соревновалась с группой Гейзенберга. Немудрено, что под держка Дибнера Герлахом натолкнулась на осуждение чопорной группы Гейзенберга.

От Дибнера нам узнать ничего не удалось. Он был угрюм, как настоящий пленник. Члены гейзенберговской группы, вместе с которыми ему пришлось жить, обращались с ним, как с отверженным.

Оставалось неясным лицо еще одного ведущего работника, специалиста по физической химии – Гартека. Его отчеты об исследованиях, которые мы начали изучать, говорили о том, что, по-видимому, он был одним из наиболее активных и дальновидных членов Уранового клуба. Его специальностью было отделение изотопов урана и получение тяжелой воды. Он давно уже понял, что все эти проекты должны перерасти стадию американских лабораторных исследований и иметь под собой прочную промышленную базу.

Майор Рассел Фишер разыскал Гартека в Гамбурге и доставил его в штаб-квартиру миссии Алсос в Париже. Это «похищение», осуществленное из соображений секретности без соблюдения надлежащих формальностей, принесло нам много неприятностей со стороны оккупационных властей той зоны; каким-то путем им стало известно о нелегальной деятельности миссии Алсос на их территории, но, по-видимому, они не знали, зачем мы там находились.

Гартека привели ко мне в кабинет. До этого мне не приходилось встречаться с ним. Сначала он не обнаружил желания разговаривать. Он не представлял себе, как много мы уже знаем о нем и его работе.

– Расскажите мне о ваших попытках получить газообразные урановые соединения, – сказал я, зная о том, что он предпринял такие исследования в надежде получить газообразную смесь, из которой было бы удобно выделять нужный изотоп методами газовой диффузии. Гартек признался, что он руководил этой работой.

– Но она была безуспешной, – сказал он. – Последнее, к чему мы пришли, была несколько усложненная органическая смесь из атомов урана, окру женных атомами водорода и углерода. Конечно, это очень сложные молекулы, чтобы о них можно было просто рассказать. Я попытаюсь показать вам.

Указав на лежавший на моем столе кубик, игравший роль пресс-папье, он продолжал:

– Предположим, этот кубик представляет собой уран.

Он сделал движение, чтобы взять его, и вес этого кубика поразил его:

– Но это же и есть уран на самом деле! – вскричал он.

Этот инцидент положил конец его колебаниям. Он сразу понял, что кубик урана был из числа тех, которые предназначались для немецких экспериментов с котлом и рассказал мне все, что знал.

На этом и закончилась наша погоня за немецкими физиками-ядерщиками. Мы нашли всех ведущих работников проекта, все документы и материалы. Четырнадцать человек из них мы интернировали, четверо были уже в Соединенных Штатах Америки. Те десять, которые оставались в Европе, содержались под охраной в Версале в так называемом «Дастбине»[10] – лагере для интернированных гражданских лиц. Оставалось всего несколько физиков-ядерщиков в Берлине или в русской зоне оккупации, но мы уже опросили двух из них в Лейпциге, когда этот город был открыт для доступа американского персонала.

* * *

Лишь в конце июля небольшая группа сотрудников миссии Алсос получила доступ в Берлин. Как мы и предполагали, ничего нового там не нашлось, но то, что мы узнали, нас вполне удовлетворило. Это было подобно недостающим кусочкам в мозаичной картине. Собранные нами обрывки случайных сведений дополнили общую, уже известную нам картину.

Мы нашли, например, главного химика химического концерна «Ауэр», которого разыскивали еще с момента вступления в Бельгию. Но он не сообщил нам ничего нового. Так же было и с остававшимися в Берлине немногими физиками, работавшими в промышленности. Ученые, работавшие в гестапо, были уже выявлены до нашего прибытия. Некоторые из них оставили в своих опустевших домах кое-какие следы для нас, чтобы мы позднее могли проследить за ними. Нашлась и секретарша Рудольфа Ментцеля. Она жила одиноко в большой выгоревшей и разбитой бомбами вилле и ютилась в уцелевшей каморке швейцара. В этой вилле некогда помещалась собственная научная академия Гиммлера, так называемая «Аненэрбе», или Академия родовой наследственности. Цокольный этаж, единственное не полностью разрушенное место, еще сохранил остатки странной тевтонской символики и обрядности; виднелись какие-то непонятные идолы, казавшиеся при первом взгляде телами жертв. В углу находилась яма с пеплом, в котором я нашел череп ребенка.

Египетский музей вряд