Так тихо, что он слышал, как равномерно тикают ручные часы.

Он почувствовал, что устал. Он понимал, что его утомила не так работа, как внезапный, резкий переход от деятельного шума больницы к спокойной, устойчивой тишине дома.

Он не представлял себе, что это окажется не самым для него легким. Нет, не представлял. Но он не вернется, у него нет сил продолжать привычную жизнь. И потом, он должен торопиться, надо закончить книгу, а времени осталось мало.

Захотелось ненадолго выйти на улицу, окунуться в шум вечернего города, увидеть людей, вдохнуть осенний воздух пополам с дождем и туманом. Он погасил настольную лампу, вышел из комнаты. И тут он услышал звонок, отрывистый и негромкий.

Он открыл дверь и увидел женщину, одетую в красное пальто. Шляпка на ее голове была немного сдвинута набок. Невольно он отметил про себя: смешная шляпка, совсем как опрокинутый горшок. Да еще ни к селу ни к городу — бант!

— Я к вам, доктор, — сказала женщина.

Голос у нее был вкрадчивый, она сложила на груди руки, шагнула прямо на него.

— Я умоляю, примите меня…

Алексей Сергеевич чуть отступил от нее.

— Пожалуйста, — сказал он. — Проходите.

Она сидела напротив него в кресле, и он с откровенным любопытством разглядывал ее. Так вон она какая, жена Пекарникова!

Ей не довелось повидать его раньше, она болела ангиной, а теперь, поправившись, решила незамедлительно обратиться к нему. Ей сказали, что он чем-то заболел, но она уверена, что все пройдет, все будет хорошо, он и выглядит на все сто долларов, никак не меньше и, конечно, все будет превосходно, и он снова будет царить в хирургическом отделении, где все молятся на его мудрейшие руки. И еще много говорила она сладких, обволакивающих слов, улыбалась ему и время от времени касалась его руки холодными, с улицы, пальцами.

Ей было, должно быть, лет сорок. Одета в красное, как и пальто, платье, решительно не подходившее к ее возрасту ни цветом, ни фасоном.

Однако ее нельзя было назвать некрасивой. Черты лица довольно правильные, яркие губы, округлая линия щек. Густые волосы красивого рыжеватого оттенка. Наверно, крашены хной. Ее портили лишь близко поставленные глаза с бегающим, суетливым взглядом и слегка выступающие зубы.

Он молча слушал ее, а она продолжала быстро говорить, не спуская с него беспокойного, напряженно искательного взгляда.

Ее муж взволнован, больше того, он просто-напросто убит. Он ждал столько времени направления именно в его больницу, чтобы попасть к нему, к непревзойденному мастеру хирургии: он надеялся, он верил, что операция, произведенная руками Алексея Сергеевича, принесет ему долгожданное исцеление, и он слышать не хочет, чтобы его оперировал кто-то другой, пусть даже самый знаменитый маг и кудесник!

Алексей Сергеевич внутренне морщился. Сколько ненужных слов, книжных, ненатуральных оборотов — «принесет долгожданное исцеление», «непревзойденный мастер хирургии», и все это сдобрено такой безвкусной, нескрываемой порцией лести!

Даже замутило слегка, словно его заставляли настойчиво, стакан за стаканом, пить какой-то очень сладкий, густой напиток.

Пристально разглядывая свою ладонь, он спросил ее:

— Кем вы работаете?

Она остановилась на полуслове.

— Почему вы спрашиваете, доктор?

— Просто интересуюсь, какая у вас специальность.

— Я — ведущая, — сказала она. — Веду концерты, выступления мастеров искусств… — Невыразимо нежная улыбка растянула ее губы. — Если вы захотите, всегда, на любой концерт, самое лучшее место.

— Будет вам!

Он даже рукой махнул, как бы отметая от себя ее слова.

Она испуганно посмотрела на него. Должно быть, вдруг поняла, что на него не действуют ее мольбы, ласковые, затейливые слова, и разом сникла.

— Помогите, доктор, — сказала просто. Губы ее дрожали, но она старалась говорить спокойно. — Он очень больной человек, пожалейте его!

— Я сам болен, — сказал Алексей Сергеевич.

Она придвинулась ближе к нему.

— Я… я не знаю, что будет! Он такой упрямый, он ни о ком другом даже слышать не хочет.

— Я болен, — повторил Алексей Сергеевич.

Она заплакала. Рот ее скривился, по щекам текли слезы, наверно, она не знала, что сейчас ее лицо, уставшее от улыбок, стало милее, даже моложе.

— Перестаньте, — сказал Алексей Сергеевич. — Ну что это вы в самом деле?

Он налил ей стакан воды, с усилием втиснул стакан в руку. Он не выносил женских слез, испытывая каждый раз чувство вины и какой-то невольной, совершенной им ошибки.

Она пила воду большими глотками. Потом крепко вытерла ладонью глаза.

— Что же я скажу ему? — спросила она. — Что я скажу ему теперь?

Алексей Сергеевич представил себе, как она придет к мужу и скажет о том, что доктор отказался наотрез. Он даже предвидел, каков будет этот разговор, и почти сочувственно посмотрел на нее. Конечно, Семен Петрович обрушится на жену. Такие люди всегда ищут, к кому бы прицепиться. А напасть на жену, в сущности, самое для них удобное и безопасное.

— У вас есть дети? — спросил он.

Сложив руки на коленях, присмиревшая и растерянная, она ответила:

— Двое. Два мальчика.

Прерывисто вздохнула.

— Хорошие мальчики. Учатся хорошо. Погодки.

— Как? — не понял он.

— Погодки. Одному тринадцать, другому — четырнадцать.

— Да, погодки…

Задумавшись, он смотрел себе под ноги. Она поняла: он сдается. Еще не сдался окончательно, но, кажется, готов. Глаза ее загорелись. Губы, казалось, стали еще ярче.

— Такие мальчики, — сказала она. — Один хочет быть врачом, вот как вы, хирургом!

Может быть, она солгала. Даже наверняка солгала. Никем он не хочет быть, ее мальчик, меньше всего хирургом. Если еще ее мальчики удались характером в отца, тогда ей решительно не позавидуешь.

Бант на ее шляпке уже не казался ему смешным. В сущности, шляпка как шляпка, не хуже других. И красное платье не раздражало, — обыкновенное платье, не новое, не очень модное. И руки у нее шершавые на ощупь, с короткими ногтями, рабочие руки… А глаза бегают потому, что она боится. Всего и всех боится. А больше всех — мужа. Это как пить дать.

— Хорошо, — сказал Алексей Сергеевич. — Я завтра буду в в больнице. Завтра все решим.

Больница жила своей обычной жизнью, как жила многие годы при нем, как будет продолжать жить без него.

Ничто не изменилось за эти два дня.

Алексей Сергеевич шел по коридору. Сестры пробегали мимо, торопливо здороваясь: врачи подходили к нему и говорили о своих делах, о своих заботах.

Казалось, никто и не заметил его отсутствия.

Возле лифта ему повстречалась Мария Карловна — хорошенькая, свеженькая, черные японские глаза чуть припухли, как и обычно утром, гладко зачесанные волосы блестят. Веселое личико ее при виде его сразу же стало озабоченным. Ему было просто любопытно наблюдать, как она