— Что это ты делаешь? — спросила я, Я разбила скорлупу о край блюдца и вскрыла яйцо, оно оказалось недоваренным. Я вылила его в блюдце и разболтала.

— План разрабатываю, — ответила Эйнсли деловым тоном.

— Не понимаю, как ты можешь хладнокровно заниматься разрабатыванием подобных планов, — сказала я, глядя на аккуратные ряды черных цифр в календаре.

— Но мне нужен отец для ребенка! — возмутилась она. Можно было бы подумать, что я лишаю куска хлеба миллионы вдов и сирот, которых она в данный момент представляла.

— Конечно, тебе нужен отец — но почему именно Лен? С Леном все может оказаться очень сложно. В конце концов, он мой друг, и в последнее время ему и так досталось; я вовсе не хочу, чтобы он снова впал в уныние. Мало других, что ли?

— Никого другого сейчас нет под рукой — во всяком случае, с такими же хорошими данными, — резонно возразила она. — А мне хотелось бы родить весной. Да, мне хочется иметь ребенка, который родился бы весной или в начале лета. Тогда в день рождения можно будет устраивать ему вместо вечеринок пикники или чай в саду, это не так шумно…

— А про предков ты все выяснила? — ехидно спросила я, поддевая ложкой остатки яйца.

— О да! — сказала Эйнсли с воодушевлением. — Мы успели немного поговорить, перед тем как он начал делать пассы. Я узнала, что его отец окончил колледж. Значит, умственно отсталых со стороны отца не было, и аллергии у него тоже ни на что нет. Я хотела спросить, какой у него резус, но побоялась, что такой вопрос может прозвучать немного странно. Он действительно работает на телевидении, и, следовательно, в нем есть что-то артистическое. Про дедушек и бабушек я почти ничего не узнала, но, если вдаваться в такие подробности, будешь искать всю жизнь. Вообще генетика — вещь обманчивая, — продолжала она. — У самых настоящих гениев бывают вовсе неодаренные дети.

Она обвела дату в календаре жирным кружком и, глядя на нее, нахмурилась. Меня передернуло — до того она была похожа на генерала, планирующего крупную операцию.

— Знаешь, чего тебе не хватает, Эйнсли? Плана твоей спальни, — сказала я. — Или нет, не плана, а топографической карты или аэрофотоснимка. Ты могла бы чертить на нем стрелки и пунктирные линии и поставить крест в точке соединения сил.

— Прошу без сальностей, — сказала Эйнсли.

Теперь она что-то вполголоса вычисляла.

— Ну, когда же? Завтра?

— Погоди-ка, — сказала она, продолжая вычисления. — Нет, придется подождать. Самое раннее — через месяц. Понимаешь, надо, чтобы получилось с первого раза, в крайнем случае — со второго.

— С первого раза?

— Да, — подтвердила она. — Я все продумала, но без сложностей не обойдется. Тут все дело в его психологии. Я чувствую, что он из тех, кого уступчивые девицы отпугивают. Его надо держать на расстоянии. Потому что, добившись своего, он наверняка сразу начнет ныть, что нам, мол, лучше расстаться, пока дело не зашло слишком далеко, мы не должны друг друга связывать и т. д. и т. п. И вдруг возьмет да исчезнет, и в тот день, когда он мне действительно понадобится, я не смогу даже позвонить ему, потому что он станет обвинять меня, будто я посягаю на его свободу и на его время — и еще на что-нибудь в этом духе. Значит, его можно допустить до себя только в самый последний момент.

Некоторое время мы молча размышляли.

— Проблема места тоже не из легких, — сказала Эйнсли. — Надо, чтобы это вышло как бы случайно. В минуту страсти. Чтобы я как бы потеряла контроль над собой и не устояла перед его натиском. — Она бегло улыбнулась. — Тут не годится заранее назначенное свидание в мотеле. Придется или у него, или здесь.

— Здесь?

— Да, если понадобится, — твердо сказала она, слезая со стула.

Я замолчала. Мне не понравилось, что Леонарда Слэнка принесут в жертву в доме, где по стенам развешаны портреты предков нашей хозяйки; в этом было что-то кощунственное.

Эйнсли, деловито напевая, удалилась к себе в спальню, забрав с собой календарь; я сидела и думала о Лене. Меня снова начала мучить совесть; ведь я его даже не предупредила об опасности и спокойно глядела, как его, в венке и праздничных одеждах, ведут навстречу гибели. Конечно, он сам в каком-то смысле на это напросился, а Эйнсли твердо решила не предъявлять никаких претензий тому, кого она изберет для почетной, хотя и несколько сомнительной, роли отца — сомнительной, потому что его имя останется неизвестным его потомку. Если бы Леонард был обыкновенным бабником, я бы не тревожилась. Но я прихлебывала кофе и говорила себе, что он сложная и тонкая натура. Допустим, он тихий развратник и сам это признает; и все же Джо был не прав, сказав, что Лен — человек без всякой этики. На свой извращенный манер он моралист наоборот. Он любит говорить, что люди охотятся только за сексом и деньгами, но когда кто-нибудь доказывал эту теорию на практике, он обрушивал на такого человека самую беспощадную критику. Сочетание цинизма и идеализма и заставляло его «портить», как он выражался, молоденьких девиц, вместо того чтобы соблазнять более зрелых представительниц слабого пола. То, что казалось чистым, недоступным, привлекало Лена-идеалиста; как только оно становилось доступным, циник в нем с презрением отвергал достигнутое. «Она оказалась в точности такой же, как все остальные», — недовольно говорил он. Женщины, которых он считал действительно недоступными, например, жены его друзей, вызывали у него истинное поклонение. Он бесконечно доверял им, просто потому, что при всем своем цинизме не стал бы их испытывать; они были недоступны уже потому, что перезрели для него. Клару, например, он боготворил. К тем немногим, кого Лен любил, он порой проявлял нежность, граничащую с сентиментальностью; несмотря на это, женщины постоянно обвиняли его в женоненавистничестве, а мужчины — в мизантропии; вероятно, ему было свойственно и то, и другое.

Однако я пришла к выводу, что затея Эйнсли не может нанести Лену непоправимого урона, и решила предоставить его заботам его ангелов-хранителей — вероятно, суровых созданий в роговых очках; допив кофе и выплевывая кусочки кофейных зерен, я пошла одеваться. Одевшись, я позвонила Кларе, чтобы сообщить ей свою новость; реакция Эйнсли не доставила мне особого удовольствия.

Клара была довольна, но сказала немного странную фразу:

— Прекрасно: Джо будет в восторге. Он уже говорил, что тебе пора заводить семью.

Я почувствовала легкое раздражение: можно подумать, что мне тридцать пять лет и я боюсь остаться старой девой. Она восприняла мою помолвку как разумный шаг. Впрочем, я подумала, что, наблюдая отношения со стороны, люди не могут их понять. Вторая часть нашего разговора была посвящена проблемам Клариного пищеварения.

Мо́я посуду после завтрака, я услышала, как кто-то поднимается по лестнице. В арсенале «нижней дамы» был и такой тактический прием: она потихоньку впускала к нам гостей, не предупреждая нас об этом, и обычно в самое неподходящее время, например, в воскресенье днем; она надеялась, конечно, что гость застанет нас в каком-нибудь постыдном виде: с волосами, накрученными на бигуди или вовсе не расчесанными; или, скажем, в купальных халатах.