– Что-то не так, – говорю я. – Совсем не так. Это не прекратить.

Я чувствую, как кто-то трясет меня за плечо, но я продолжаю бежать дальше с зажмуренными глазами. Я знаю этот лес. Я все время оставался в нем с самого детства, он стал моим домом. И если я ничего не сделаю, то умру в этом лесу.

Я проникаю в самые глубины своего сознания и ясно вижу, как после смерти родителей наша судьба подходит к переводной стрелке, сворачивает не туда, попадая в чужую колею, и с тех пор мы живем другой, неправильной жизнью. В систему вкралась непоправимая ошибка.

По пути в глубины сознания я вдруг спотыкаюсь о лежащий на земле сук. Он вонзается мне в самое сердце. Я мгновенно истекаю кровью, становится тепло и светло, и сквозь это приятное чувство я с небывалым отчаянием понимаю, что должен все отпустить и утратить…

Весь мокрый, я широко раскрыл глаза.

– Я не хочу умирать, – вскрикнул я. – Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!

Проститься с самим собой. Стереть все мысли, надежды и воспоминания. Смотреть в навеки почерневший экран.

Я лежал, скорчившись на полу, и плакал.

– Я не хочу умирать, – бормотал я снова и снова.

Лиз легла рядом со мной. Марти и Элена держали меня за руки. Я чувствовал их присутствие и то, как тепло и уютно у нас в доме. Но все это представлялось мне страшно далеким, я был погружен в глубины самого себя, а там не было ничего, кроме холодного страха.

* * *

В последний день нашего отпуска я сидел с братом на пляже. Было прохладно, свежий ветер шевелил наши волосы. Вдоль берега проплывала рыбачья лодка, на воде нарисовались очертания ее формы.

– Знаешь что, – начал Марти.

– Мм?

– Я жалею, что мы так редко виделись. – Сняв очки, он защемил переносицу большим и указательным пальцем. – Наверное, в последние годы я не был хорошим братом.

– Ты задавался и считал себя умнее всех.

– Да, вероятно.

– Задавался и вообще был жуткая задница.

– Спасибо, я уже понял.

Мы посмотрели друг на друга. Брат похлопал меня по плечу и внезапно показался мне совсем молодым.

– Я исправлюсь.

Пополудни, когда моя сестра уже укладывала вещи в дорогу, мы с Эленой решили напоследок прогуляться по деревне.

– Скажи, а как у Марти с заскоками? – спросил я ее. – Эти его штучки – пять раз запирать замок, его система сколько-то раз нажимать на ручку двери, не наступать на стыки между плитами тротуара… Куда все это ушло?

Элена опустила глаза.

– С этим становилось все хуже и хуже, – сказала она. – Дошло до того, что он стал по пять раз в год ходить в раковый диспансер и не мог пользоваться эскалатором и лифтом, потому что у него было такое чувство, что это принесет несчастье.

– Что-что?

Элена невольно засмеялась:

– Да, эскалаторы и лифты были носителями зла. Сначала он все это от меня скрывал, даже шутил, когда я что-то вдруг замечала. Но в какой-то момент эти навязчивые состояния стали подчинять себе его жизнь. Он уже несколько месяцев проходит курс психотерапии.

Мы подходили к нашему дому. Уже издалека я увидел, что Марти укладывает чемоданы в багажник, насвистывая мелодию из «Кармен».

– А теперь эти заскоки прошли? – спросил я.

– Хорошо если бы так. Мне кажется, сейчас с этим получше, но иногда у меня такое чувство, что все эти привычки остались. Он только прячет их лучше. Я пробовала застукать его на них, но пока что мне не удалось.

Входя в сад, я кивнул брату. «Трудное детство – как невидимый враг, – подумал я. – Никогда не знаешь, в какой момент тебя поджидает удар».

Я поправляюсь после пережитой аварии на удивление быстро. Скоро я снова был в состоянии читать, смотреть телевизор и разговаривать по телефону. К этому времени подоспел и окончательный диагноз: ушиб селезенки, перелом большой и малой берцовой кости правой ноги, перелом ключицы, тяжелое сотрясение мозга. Доктора говорят, что я счастливо отделался.

Счастье – слово, которое сейчас мне мало что говорит.

Кто-то стучится в дверь. Марти привел ко мне моих детей, пришла и Элена, и даже Тони, он прилетел из Мюнхена специально ради меня.

Мои дети подбегают к кровати и обнимают меня. Винсент нарисовал мне картинку, на ней изображен широко улыбающийся мужчина на костылях, Луиза ставит мне на тумбочку мягкую зверюшку, чтобы я не скучал один. Хотя обоим уже семь лет, я до сих пор считаю чудом то, что они у меня есть и что я всегда останусь их отцом, даже если эмигрирую или они не пожелают меня больше знать.

Луиза показывает на мою загипсованную ногу и ортопедический воротник. Как и в предыдущее посещение, она спрашивает меня, не умру ли я, и я отрицательно мотаю головой. Она облегченно кивает. Винсента такой ответ, похоже, не удовлетворяет, в его глазах я различаю страх.

Я решаю собраться и изображаю того уверенного, веселого клоуна, каким всегда был для своих детей, рассказываю о своих больничных буднях и задаю вопросы.

– Ну как вам живется у дяди Марти и тети Элены?

Сын молчит.

– Хорошо, – отвечает за него Луиза.

– Что вы делали вчера?

– Мы были в зоопарке, видели льва, совсем близко.

«Она радуется, – подумал я. – После всего, что произошло, она радуется из-за какого-то несчастного льва, запертого в клетке!»

Я обнимаю и целую дочку.

– Ну а тебе? – спрашиваю я Винсента. – Какие звери тебе больше всего понравились?

Он поднимает голову, но выдерживает мой взгляд только несколько секунд.

– Змеи, – тихо произносит сын.

Я бросаю тревожный взгляд на Марти. Остается только надеяться, что мой сын не примется в дальнейшем анатомировать беззащитных тварей и изучать их кровь под микроскопом.

Мы все дружно начинаем рисовать животных: слона, потом мышей, жирафов и тигра. Если попытки Тони дали жалкий результат («Эти бедные звери не прожили бы и дня, будь они такие, как ты их нарисовал», – говорит мой брат), у Винсента они получаются удивительно похоже. Особенно удачно вышел жираф. От моей похвалы сын в первый раз улыбнулся. Эта улыбка возникает внезапно, и она до того обезоруживающе прекрасна, что я на несколько мгновений перестаю за него тревожиться.

* * *

Когда гости уходят, наступает вечер. За окном бегут призрачные облака, и у меня вдруг появляется чувство, что тьма глядит на меня в окно. Я очень скучаю по жене, но она за границей, это очень важная для нее поездка. Я сказал ей, что не буду ее зря тревожить, с домашними делами управлюсь сам и пусть она даже не берет с собой немецкий мобильник. Она сейчас в России, точнее, в Екатеринбурге, и на то, чтобы достать билет на авиарейс, уйдет, возможно, не один день. До тех пор я тут один.