Помню, мне было интересно, почему он не пошевелился, почему ничего не сделал, почему стоял там и смотрел, застыв на месте.

Когда в тот день я вернулся домой, мама встала с дивана и обняла меня. Она плакала.

— Звонили из школы. Сказали, ты сегодня не пришел на занятия. Господи Боже, милый…

Мы сели на диван. Я рассказал ей про поезд и про него. Она слушала и плакала, держа меня за руку, пока я говорил. Листья уже пожелтели, но было достаточно тепло, чтобы сидеть при открытых окнах.

— На его месте мог быть ты.

— Мам, со мной все в порядке. Он был далеко от меня.

— Все равно. Мне так жаль, что ты это видел. О, родной мой. — Она сидела, сжимая в руках мои ладони. — Я пошлю записку мистеру Силверу. Это было любезно с его стороны. Он тебе нравится, да?

— Он самый лучший учитель из всех, что у меня были.

— Я рада. Тебе повезло. — Она с улыбкой коснулась моего лица.

— Папа знает?

— Нет, пока не знает. Он придет домой позже. Тогда и скажешь ему.

Я пожал плечами. Мама еще мгновение смотрела на меня.

— Знаешь, милый, то, что ты видел…

— Мам, все нормально. Я не в шоке, такое случается.

Она взяла меня за руку.

— Я не о сегодняшнем говорю. А об июле.

Я посмотрел на нее с закипающей злостью.

— Послушай, ты меня знаешь, я не жертва. И я не из тех женщин, которые забиваются в угол.

Я отнял у нее свою руку.

— Гилад, ты прекрасно знаешь, что я не такая.

— Нет, не знаю.

— Знаешь.

— Однако же ты здесь.

— Мне нужно было уехать?

Я встал и посмотрел на нее сверху вниз.

— Тебе нужно было уехать, — сказал я. — Тебе следует уехать сейчас. Нам надо уехать сейчас.

Спал я урывками и, наконец сдавшись, встал в пять. Темная синь утреннего неба. Луна, гаснущие звезды.

Людей на улицах было очень мало. Я зашел в «Картон» и купил «pain aux raisins» у женщины без чувства юмора, которая сделала вид, что не знает меня. Я прошел по улице Ансьен-Комеди мимо спящих на решетке бездомных, пересек бульвар Сен-Жермен, купил «Либерасьон» и спустился в метро. На платформе я стоял один. На противоположной платформе спал на полу мужчина, спиной ко мне. Валялась бутылка, вино черной лужицей разлилось у его коленей.

Заслышав далеко в туннеле поезд, я повернулся и стал смотреть, как он вырывается из темноты. Он изогнулся дугой навстречу мне и влетел на станцию. Когда он остановился, я ощутил холодок головокружения, словно стоял на крыше очень высокого здания, глядя на улицу внизу. В вагоне было пусто. Я достал пачку материалов, подготовленных для семинара, и попытался читать.

Когда я приехал в школу, кафедра была закрыта. Войдя туда первым, я не стал включать флуоресцентные лампы, включил только свою настольную и приготовил в кофеварке целую емкость кофе. Снаружи начало розоветь небо. Трава на лужайке была покрыта инеем. Я сел за свой стол с газетой и чашкой кофе и позавтракал.

Соединенные Штаты готовились к вторжению в Ирак. По всей Европе протестовали, и на ближайшие выходные была запланирована огромная манифестация.

На последних страницах газеты была помещена коротенькая заметка о случившемся на станции «Одеон» накануне. Бездомный столкнул под поезд тридцатидвухлетнего Кристофа Жоливе, руководителя отдела маркетинга из Нанта. К моменту прибытия спасательных служб он был мертв. Из керамического стаканчика у себя на столе я взял ножницы и аккуратно вырезал заметку.

Прозвенел звонок, предупреждающий, что до начала занятий осталось пятнадцать минут. Я собрал свои вещи и пошел по коридору в класс. Утренний свет уже наполнял помещение. На чистой доске я написал цитату дня и стал ждать звонка на урок.

Пришли все, кроме Гилада.

— Все прочли материалы?

Кивнули все, кроме Колина, который усмехнулся мне. Я посмотрел на него вопросительно.

— У меня не было времени, сэр.

— Не было времени?

— Нет.

— Тогда зачем ты пришел сегодня?

— Что вы имеете в виду?

— Зачем ты здесь? В классе, сегодня. Зачем пришел?

— Да у меня вообще-то выбора нет, сэр.

Я засмеялся.

— Ведь мы уже на эту тему говорили, не так ли?

— То, что вы говорите, будто у меня есть выбор, не означает, что он есть.

— А, понятно. Вот что я скажу. Как тебе такая идея — почему бы тебе не встать и не уйти?

— Потому что, сэр, если я встану и уйду, вы сообщите об этом мистеру Горингу, и кончится тем, что меня оставят после занятий за прогул.

— Я никому не скажу.

— Откуда мне знать, можно ли вам верить?

— Ты вынужден делать выбор, Колин. Вынужден делать выбор в отношении доверия ко мне в той же мере, в какой вынужден выбирать, остаться в классе или нет. Я знаю, ты склонен считать себя объектом серьезного угнетения, но факт остается фактом — выбор у тебя есть. Несмотря на могущественные силы, которые, как ты убежден, тебя притесняют, выбор есть все равно. Для Абдула это, возможно, не так, но для тебя это абсолютно точно.

Услышав свое имя, Абдул посмотрел на меня.

— Почему для Абдула это было бы по-другому? — спросила Ариэль.

— Потому, Ариэль, что Абдул верит в Бога.

— И?..

— А Колин не верит.

— И?..

— И дело в том, Ариэль, — Рик покачал головой, — что верующие могут верить, что выбор за них делает Бог. Они могут верить, что не отвечают за Его действия, что ответственность несет Бог. Но если ты в Бога не веришь, тогда кто еще, черт возьми, отвечает за выбор, который мы делаем?

— Прости меня, Рик, я верю в Бога, но не верю, что Он делает за меня выбор.

— Поэтому я и сказал, что могут.

Абдул поднял руку.

— Тебе не нужно поднимать руку, Абдул, — заметил я.

— М-м-м… я просто верю в Божий план. У Бога есть план для всех нас, и мы просто, понимаете, живем по этому плану.

— Значит, ты не отвечаешь за все свои поступки? Ты просто маленькая марионетка, а Бог дергает за ниточки? То есть, по твоим словам, Бог заставил тебя сказать это? — Хала недоверчиво уставилась на Абдула.

— Ну, в общем, да, — ответил Абдул, глядя на стол.

— Ты смеешься?

— Нет, — прошептал он.

— Боже! — раздраженно изрекла Хала. — Из-за тебя к нам так плохо относятся.