— Шо там, Лёвка… — Нестор полулежа расположился в своей тачанке. Так, чтобы перевязанные раны тревожили поменьше.

Хорошо, что Галина умеет быстро бинтовать. Вон, половину отряда перемотала. Да что там того отряда… Семьдесят семь штыков.

— Румыния там, батька. Дальше некуда, — доложил Задов, вытирая пот со лба. Они без остановки скакали второй день и вот теперь, прижатые к реке, ждали решения атамана.

— Ну, вот и конец наших славных похождений… — Нестор сказал это тихо, повернув голову в сторону реки, где утренняя дымка стелилась над спокойно движущейся водой. — А что думаешь, Лёва, румыны нас в расход пустят или как военнопленные пойдем?

— Та шо ты, в самом деле, Нестор! — пробасил Задов. — Они большевиков лютой ненавистью ненавидят. А как говорят на Кавказе: «Враг моего врага — мой друг».

— Откуда тебе знать, как на Кавказе говорят? Мы ж туда не пошли. Нахватался умных слов. Вот, Лёва Задов меня жизни учит… Дожили…

— А ведь он прав, Нестор, — вступилась за Лёвку Галина. — Снимай китель, бинты промокли. — Сквозь выцветшую зеленую ткань проступили бурые пятна крови.

— Прав, говоришь? — Нестор сорвался на крик. — Тоже мне разведка! Задним числом все умные!

Галина достала из своей сумки новую упаковку перевязочного материала и повернула Нестора к себе спиной так резко, что тот вскрикнул от боли.

— Не узнаю тебя, Нестор. Где тот батька, что за всех душу рвал? Где тот атаман, что брал на себя ответственность и выводил из окружения, когда остальные струсили?

Был бы сейчас рядом Феодосий Щусь, ему пришлось бы стыдливо отвести взгляд. Это он когда-то запаниковал в лесу, а Махно вывел тогда их ещё малочисленный и плохо вооруженный отряд из кольца окружения. Прорвались неожиданно лихо и почти без потерь. После этого вопрос о главенстве в рядах гуляйпольских анархистов-коммунистов больше не поднимался — Щусь ушел на вторые роли, смирившись со сложившимся раскладом сил. А месяц назад он погиб в бою с красными казаками под Беседовкой. Из близкого окружения с Нестором остались только жена Галина, адъютант Иван Лепетченко и Лёва Задов с братом Даниилом.

— Чем Задов тебе не угодил? — Лёва сидел на коне, рядом с тачанкой и не понимал, нужно ему податься куда-то или остаться. Эта сцена не была семейной, это касалось и его тоже.

Галина принялась снимать с мужа прилипшие к телу повязки, нещадно отдирая их вместе с засохшей кровью. Она видела, что ему больно, но он не подавал вида, а Галина, продолжая его вычитывать, делала всё резко, будто специально хотела ему причинить боль.

— Ты всегда говорил, что народ всё решает, что как люди скажут, так и будет, но видел же, что они за тобой идут! — Галина налила на тампон спирта и приложила к кровоточащим местам. Махно закусил губу и негромко застонал.

— При чём тут Задов? — не унималась Галина. — Ты при одном только сомнении в преданности первым делом приказывал расстреливать…

Нестор стукнул кулаком по лавке повозки, да так, что причинил себе ещё больше боли.

— Я тебе доверялся всегда, чутью твоему бабскому! — Галина часто тоже участвовала в вынесении приговоров, но её миссия была скорее идеологическая, она делала это прилюдно, так, чтобы каждый понял, что не женщина она, а такой же анархист, как все.

Галина принялась туго бинтовать мужа, не обращая внимания на его стоны.

— Ты молчи лучше, Нестор. Рядом с тобой остались люди, которые тебе преданы. Они сотни раз могли отбиться, переметнуться к твоим врагам, выстрелить в тебя, наконец! Но они здесь, с тобой. Не греши, Нестор, иначе последние остатки везения растеряем…

Махно надел гимнастерку и с облегчением вздохнул. Даже не от того, что закончилась перевязка, а от того, что разговор этот состоялся. Он дал слабину, сорвался, и теперь сам этого стыдился.

Да. Кто же, если не он, повинен в том, что эта кучка измотанных, израненных и уставших людей, с трудом напоминавшая боеспособное подразделение, стоит на берегу Днестра без малейшего представления о будущем, о целях, о дальнейшей жизни. Нужно было принимать решение. Так, как он это делал тогда, в окружении.

— Лёва…

Конь Задова сделал два шага к тачанке, подчинившись воле наездника.

— Достань карту, — Нестор разговаривал опять ровным голосом, как будто и не было этого срыва.

Из командирской сумки Задов извлек свернутый вчетверо лист и развернул его так, чтобы Махно видел его карандашные пометки. Не ожидая следующего вопроса, Лёва показал точку на карте:

— Мы здесь.

Движением карандаша он очертил воображаемую окружность и прокомментировал:

— Здесь, здесь и здесь красные. Наши бывшие соратники. Отсечь нас от реки — дело одного дня, они просто не установили ещё точно наше положение.

— Фрунзе? — в голосе Махно опять просквозила нотка безнадёжности. Командующий Михаил Фрунзе был его страшным сном на протяжении нескольких последних месяцев. Куда бы ни заходил Махно, через день его оттуда выбивал Фрунзе, а главное — Нестор нес невосполнимые потери, войско его таяло.

— Так точно, батька. Он. Еще броневик у них… — Задов считал, что имеет практически достоверные сведения от своих лазутчиков, но не знал, что силы красных были явно преувеличены. Последние поражения, необходимость постоянно скрываться, петлять лесами и балками наложила свой отпечаток и на боевой дух махновцев. Завидев бронемашину, дозорные поспешили вернуться к своим и доложить о хорошо вооруженном подразделении, идущем по их следам.

— Сколько у нас патронов? — кусая нижнюю губу, спросил Махно своего главного разведчика.

— На час если хватит — то хорошо. А если в лоб пойдут — ну, может, минут на двадцать хватит… — слова Задова отражали реальное положение дел и он сейчас искренне не понимал, на что рассчитывает атаман.

— Значит, уходим…

— Я ищу переправу? — спросил Лёва, чтобы удостовериться, что правильно понял мечущегося в своих терзаниях и мыслях атамана.

— Ищи, — Нестор принял решение, и назад дороги уже не было. — Нет… Погоди. Собери людей.

После того, как все уцелевшие собрались вокруг атаманской повозки, Махно, превознемогая боль, приподнялся сначала на одну руку, а потом и стал на ноги.

— Слушай меня, братки! На той стороне я вам уже не командир… Даю последний приказ, — пешие и верховые, здоровые и раненые — все они затихли в ожидании слов атамана. — Выжить приказываю! Выжить так, чтобы не унизиться, не продаться, чтобы не ударить в грязь лицом! А как придёт час умереть — так принять с достоинством! Слышите, братья?! Жить, по чести, и умереть с достоинством, слышите?! Если обиды какие, скажите сейчас, пока не поздно…

Кукушка прокуковала пяток раз, нарушив тишину, и среди измождённых остатков некогда могучей армии послышался чей-то одинокий голос, затянувший песню…

Голосов стало несколько. Старую казацкую песню они пели не с начала, а с того места, которое сейчас наиболее подходило к их душевному состоянию и положению дел.