— Так вот, — объявил Питер Саркару во время их очередного еженедельного ужина у Сонни Готлиба, — думаю, теперь самое время опубликовать мои результаты. Да, я забыл тебе сказать, мои специалисты по маркетингу предложили название для суперэнцефалографа: они называют его детектором души.

— Ну и прекрасно! — отозвался Саркар. Питер улыбнулся:

— Я всегда предоставляю право принимать подобные решения Джоджиндеру и его подчиненным. Во всяком случае, патенты на детектор души зарегистрированы, у нас на складе уже почти две сотни приборов, готовых к отправке, я получил три хорошие записи душеграммы, я знаю, что по крайней мере у некоторых животных души нет, и вскоре надеюсь получить данные также и о шимпанзе.

Саркар положил ломтик соленого лосося на половинку пончика.

— У тебя все еще нет одного важного куска информации.

— Да?

— Меня удивляет, что ты сам не подумал об этом, Питер.

— О чем?

— Об оборотной стороне твоего исследования: ты теперь знаешь, когда душа оставляет тело. Но в какой момент она туда попадает?

У Питера, что называется, отвисла челюсть.

— Ты хочешь… ты хочешь сказать — в эмбрион?

— Вот именно.

— Боже мой, — простонал Питер. — Я наживу себе с этим кучу неприятностей.

— Вероятно, — согласился Саркар. — Но как только ты объявишь о своих результатах, кто-нибудь обязательно задаст этот вопрос.

— Тогда такое начнется — страшно подумать.

Саркар кивнул:

— Непременно. Но я все же удивлен, как тебе самому это не пришло в голову.

Питер глядел в сторону. Нет сомнения, он подавил эту мысль, не дал ей оформиться. Старая рана, давно зажившая. Или по крайней мере ему так казалось.

Вот черт, подумал Питер. Черт бы это все побрал.

Это случилось тринадцать лет назад, в первый год их супружеской жизни. Питер все, что произошло тогда, помнил очень отчетливо. 31 октября 1998 года. Даже в те давние времена они редко ели у себя, но тем не менее они всегда считали, что было бы невежливо уходить из дома в Хэллоуин — ведь кто-то должен одарить подарками детишек, распевающих шутливые песенки под окнами.

Пока Питер заправлял салат «Цезарь» настоящими кусочками бекона, поджаренными в микроволновой печи, Кэти приготовила феттучини Альфредо, а затем они совместными усилиями соорудили торт на десерт. Им было очень весело стряпать вместе, и теснота крохотной кухоньки, которая была у них в те времена, создавала массу возможностей для приятных соприкосновений, пока они протискивались к разным буфетным шкафчикам и кухонным приборам. В конце концов у Кэти на каждой груди оказались пятна муки в форме отпечатков ладоней Питера, а у Питера на ягодицах — отпечатки ее ладоней.

Но когда они съели оба салата и с аппетитом стали уплетать макароны, Кэти вдруг сказала без всякого перехода:

— Я беременна.

Питер отложил свою вилку и посмотрел на нее.

— Ты не шутишь?

— Нет, не шучу.

— Это… — Он знал, что должен сказать «Это чудесно», но не смог выдавить из себя второе слово. Вместо него он осторожно сказал «интересно».

Она заметно погрустнела.

— Интересно?

— Ну, я имею в виду, что неожиданно, вот и все. — Пауза. — Ты разве не… — Снова пауза. — Черт.

— Я думаю, это произошло в тот уик-энд в коттедже моих родителей, — помолчав, добавила она. — Помнишь? Ты забыл…

— Я помню. — В голосе Питера чувствовалась легкая досада.

— Ты говорил, что сделаешь себе вазэктомию, когда тебе исполнится тридцать, — напомнила Кэти. — Ты говорил, что сделаешь это, если к тому времени у нас все еще не возникнет желания завести ребенка.

— Ну, я не то чтобы ужасно мечтал сделать это в свой день рождения. Мне все еще тридцать. И кроме того, мы все еще думаем, хотим ли мы иметь детей.

— Тогда почему ты сердишься? — спросила Кэти.

— Я… я не сержусь. — Он улыбнулся. — В самом деле, дорогая, я ничуть не сержусь. Просто для меня все так неожиданно, вот и все. — Он помолчал. — Значит, если это случилось в тот уикэнд, то какой у тебя сейчас срок? Шесть недель?

Она кивнула:

— У меня была задержка, поэтому я купила один из этих наборов.

— Так-так, — произнес Питер.

— Ты не хочешь ребенка, — негодующе воскликнула она.

— Я этого не говорил. — Он попытался ее успокоить. — Я пока не знаю, чего хочу. — В этот момент в дверь позвонили. Питер встал, чтобы встретить гостей.

Не мытьем, так катаньем, подумал он, идя открывать дверь.

Питер и Кэти прождали еще три недели, взвешивая свои возможности, свои привычки, свои мечты. Наконец они приняли решение.

Клиника-абортарий на Колледж-стрит помещалась в старом двухэтажном кирпичном здании. Слева от нее располагалась, судя по вывеске с орфографической ошибкой, грязная забегаловка какого-то Джо, где обещали вас накормить завтраком из двух яиц «как вы их любите». Справа — лавка торговца бытовыми приборами с выставленным в окне вручную намалеванным объявлением «Здесь ремонтируют».

А перед входом в клинику по тротуару взад-вперед слонялись противники абортов с плакатами.

«Аборт — это убийство», — было написано на одном.

«Грешница, покайся», — гласил другой.

«У детей тоже есть права», — возвещал третий, возможно, написанный той же рукой, что и вывеска Джо. Скучающий полицейский, прислонившись к кирпичной стене, наблюдал за тем, чтобы пикетчики не нарушали порядок.

Питер и Кэти припарковались на противоположной стороне улицы и вышли из машины. Кэти посмотрела в сторону клиники и вздрогнула, хотя было не особенно холодно.

— Я не думала, что тут будет так много пикетчиков, — заметила она.

Питер насчитал восемь человек — трое мужчин и пять женщин.

— Здесь всегда ошивается с десяток протестующих.

Она кивнула.

Питер взял Кэти за руку. Она стиснула его ладонь и выдавила слабую, но храбрую улыбку. Они подождали, пока машины проедут, и перешли через дорогу.

Как только они оказались на той стороне, их окружили пикетчики.

— Не ходите туда, леди! — кричал один из них.

— Это ваше дитя! — восклицал другой.

— Подождите, подумайте! — призывал третий.

Полицейский подошел поближе, чтобы убедиться, что пикетчики не трогают Кэти и не мешают ей пройти.

Кэти напряженно смотрела прямо перед собой. Яйца, как вы их любите, подумал Питер. Здесь ремонтируют.