Когда князь Никита Одоевский потребовал от Речи Посполитой такие средства, то польский дипломат – воевода полоцкий Ян Казимир Красинский – аж поперхнулся от подобных слов. Русский посол окатил его взглядом, полным презрения, словно холодной водой.

Никита Иванович считал, что у него есть основания для такого поведения. Он прекрасно помнил, как прискакал к нему в Вильно посланец воеводы полоцкого договариваться, где вести переговоры о мире. Никита Одоевский предложил тогда встретиться в чистом поле в шести верстах от Вильно, каждому поставить на поле шатер для жилья, а уж шатер для переговоров установит он, богатый посол могущественного московского царя. В ответ на такую уступку польский гонец вдруг замялся, потом нерешительно объяснил: «Это невозможно». Никита Иванович тогда аж на стуле привстал от возмущения. Видя его гнев, польский шляхтич переломил свою гордость и без обиняков пояснил: у польского воеводы нет шатров. Еще бы! У воеводы полоцкого и воеводства-то не было. Ведь именно из занятого русскими стрельцами Полоцка и отправился в столицу Великого княжества Литовского город Вильно, князь Одоевский договариваться о переговорах. Вильно, кстати, также был в русских руках. Поэтому польский гонец нисколько не удивил русского посла признанием в бедности. Дипломат тогда барственно кивнул дьяку Юрьеву: выдать голодранцам русский шатер, чтобы не пришлось вельможным панам спать на траве. И что же, живут в русском шатре и еще морщатся, выслушивая русские предложения о мире! Ох, нахальные, однако, голодранцы попались!

Про себя посол думал: «Гонору много, а силы у панов мало. Войска, чтобы обороняться одновременно от нашей рати, казаков Хмельницкого и шведов им никогда в жизни не набрать. Денег заплатить московскому царю тоже нет. А отдаст король Литву, панство в гневе переметнется на сторону Карла X, стоит ему только пообещать сохранить Вильно, Киев, Смоленск в составе Речи Посполитой. Получается, куда ни кинь, всюду клин! Ишь смотрит-то на меня как! Ничего, помучайся маленько, скоро я тебя таким пряником медовым угощу, что враз полегчает!»

Пока Ян Казимир Красинский с гневом смотрел на посланца московского царя, маршал Христоф Завиша, учтивый и столь элегантный, словно провел ночь не в походном шатре, а в опочивальне дворца, с улыбкой произнес:

– Предлагаю пану князю обдумать такое предложение: царь Алексей, дай Господь ему здоровья, возвращает все незаконно завоеванное и платит военные издержки, которые понесла Речь Посполитая из-за его нападения.

Князь Одоевский подумал: «Однако голь на выдумки хитра!» Лучезарно улыбнулся в ответ:

– Что великому государю Бог даровал, того он никому не уступит.

Столь же учтиво, но все же с упреком Христоф Завиша посетовал:

– Московский царь не имел никакого права нарушать вечный мир с Речью Посполитой, от неправедной войны учинились полякам обиды нестерпимые, но… они готовы все простить. Конечно, если царь, как уже сказал польский дипломат, вернет завоеванное и выплатит компенсацию.

Тут князю Одоевскому захотелось предложить: «Не пора ли отбросить церемонии и перейти к делу?» И Одоевский, и Завиша прекрасно понимали: поляк говорит то, что обязан сказать по своего рода дипломатическому протоколу. Всем все понятно, но зачем же повторяться?

Никита Одоевский поднялся и, ни слова не говоря, вышел вон из шатра – пусть ляхи видят, что он сюда приехал не шутки шутить, не пустой болтовней заниматься и выслушивать подобное более не намерен.

Послы встретились в шатре только через два дня, причем лишь благодаря посредничеству представителя австрийского императора – Аллегретти де Аллегретто.

Князь Одоевский вновь стал «воспитывать» кичливых поляков, но те стояли на своем и выдвигали в ответ совершенно нереалистичные требования. Причем делали это с уверенностью в своей правоте. Воевода полоцкий Ян Красинский однажды даже вспылил:

– Известно ли вам, что министры короля французского предлагали нам посредничество в заключении мира с королем Швеции?

Никита Одоевский в ответ лишь усмехнулся:

– То мне ведомо. Знаю и о том, что французский король Людовик советует так решить дело, чтобы по смерти бездетного Яна Казимира трон отдали шведскому королю Карлу X. Хотите для себя такого короля?

Воевода без воеводства (его, повторим, контролировали русские войска) сразу сник:

– Тому статься нельзя, чтобы по смерти Его королевского величества Яна Казимира быть в Польше шведскому королю: нам надобен король, который ходил бы в нашей польской ферязи, а не в немецких флюндрах, эти флюндры нам и так придокучили!

…На третьей встрече комиссары повторили прежние условия, и Одоевский, обматерив про себя их упрямство, собрался вновь выйти вон, правда, уже не столь театрально, как в первый раз.

Тут вмешался посредник из Австрии Аллегретти де Аллегретто. Теплолюбивого дипломата ужасала мысль: а вдруг переговоры затянутся еще месяца на три?! Выпадет первый снег, а ему придется спать в шатре, в чистом поле? Понукаемый заботой о своем здоровье, посланец единственной европейской империи нравоучительно заметил:

– Надобно говорить о том, как мир учинить.

Посол Одоевский остановился на полпути к выходу из шатра, ожидая, что еще скажет посредник. Увы, Аллегретти де Аллегретто не сказал ничего, приятного для него:

– Полякам, войной разоренным, царскому величеству уступить нечего, города княжества Литовского и так почти все за русским царем. Если же от царя уступки не будет, мир не состоится и посредничать мне нечего.

«Домой, домой, в уютную империю, где переговоры ведут не в чистом поле, а во дворцах!» – подумал про себя иезуит Аллегретти де Аллегретто. Вслух добавил:

– Лучше ли царю будет, если польский король вместо мира с царским величеством помирится с королем Швеции?

Стоя, князь Одоевский ничем не выдал своих эмоций и величественно возразил:

– Царскому величеству не страшно, коли Ян Казимир помирится со шведским королем: у царского величества войска много, есть с кем и против двух государств стоять.

Фраза получилась гордая, но глубоко ошибочная – посол попал в подстроенную иезуитом ловушку, признав за истину весьма спорный тезис, что быстрый мир между Польшей и Швецией возможен. Но русский дипломат закономерно обратил на это внимание. Впервые он пребывал в ярости не наигранной, а настоящей. Странный парадокс: раньше Никита Иванович, уходя с переговоров, имитировал гнев, теперь же подлинное возмущение должен был скрывать.

«Ах ты, змея иезуитская! – думал он о посреднике. – Вспомни, как приезжал к великому государю, как уговаривал его объявить войну Швеции, как доказывал, что на стороне Москвы будет его империя, а благодарная за спасение Польша станет уступчивой… Теперь же ясно, не посредник ты, а союзник Яна Казимира! Обвел царя-батюшку вокруг пальца!»

Да, российская дипломатия не привыкла к тому, что посол может лгать столь бесстыдно. А Аллегретти де Аллегретто прекрасно помнил о девизе ордена иезуитов: «Цель оправдывает средства». И последовательно отстаивал интересы католической церкви и австрийского императора.