Разозленный, Одоевский возвратился на место, где сидел, и объявил:

– Пусть поляки признают за Москвой земли княжества Литовского[21], а денег царь требовать не будет.

Мол, с нищих не берем. Слова Никиты Ивановича на партнеров по переговорам должного впечатления не произвели.

– То не уступка, миру не будет, – возразил Аллегретти де Аллегретто, откровенно надавив на российского дипломата.

Тот, однако, остался непоколебим, демонстрируя, что эта уступка – последняя.

Прошло еще два дня. Не только представитель императора Священной Римской империи[22] Аллегретти, но и польский маршал Завиша начал потихоньку тяготиться походной жизнью в шатре. Один князь Одоевский был жизнерадостен и невозмутим – он-то всегда мог съездить отдохнуть в Вильно и поспать в тамошнем дворце.

Наступил исторический день – 28 августа. Переговоры начались с обычных, ничего не значащих слов. Никита Иванович Одоевский сказал:

– Государь отступается от тех литовских городов, которых еще не взял.

– Это не уступка, отдайте Литву! – возразил польский маршал Христоф Завиша.

И тогда посол Одоевский произнес дерзновенные слова, ради которых и был на самом деле послан на переговоры:

– Государь ваш в совершенных летах, а наследников у него нет. Так пусть Речь Посполитая сейчас изберет нашего царя своим государем, с тем чтобы начал он царствовать после смерти Яна Казимира. И пусть уже ныне пишется он в титуле королем Польским. А великий государь вольностей ваших нарушать не будет.

Если поляки просто раскрыли рот от удивления, то венский дипломат-иезуит испытал настоящий ужас. Аллегретти де Аллегретто полагал, что никто из собравшихся на переговоры, кроме него, не ведал, что австрийский император уже решил, кому быть польским королем после смерти Яна Казимира – конечно же, сыну самого австрийского императора! И вот посредник вдруг осознал, что может перехитрить сам себя и спутать карты своему властителю.

А воеводе Красинскому очень хотелось вернуть себе Полоцкое воеводство. Он сказал:

– Предложение сделать вашего царя наследником польского короля поддерживаю. Увы, решить без королевской инструкции ничего не могу. А Польше без Литвы быть нельзя, пусть его величество покажет свою любовь к Польше и уступит Речи Посполитой Белую и Малую Русь.

Глядя, куда идет дело, Аллегретти де Аллегретто нервно произнес:

– Об избрании русского царя на польский престол ничего и слышать не хочу! Император прислал меня посредничать в переговорах о мире, а не о чьем-то избрании.

Ян Красинский любезно улыбнулся князю Одоевскому:

– Не пора ли нам завтра самим о мире поговорить, без посла австрийского императора, который русского царя Алексея на польском престоле видеть не желает, ибо его величество Фердинанд Третий хочет предоставить сей престол своему сыну.

Аллегретти аж передернуло – откуда все знает, каналья!

Князь Одоевский обрадовался словам Красинского. Ему этот иезуит не нравился уже давно. Чтобы закрепить успех и добиться заключения мира, Никита Иванович миролюбиво произнес:

– Царь, став королем, объединит силы Польши и Руси, можно будет не только совместными силами изгнать шведские войска из Польши, освободить от шведов Ригу, но и в целом принудить Швецию к послушанию и повиновению.

Красинский просиял, Аллегретти побледнел, а Одоевский хлопнул в ладоши, вызывая слугу:

– Можно и выпить по чарке водки, перед тем как идти обедать.

Одно смущало русского посла: польский маршал Завиша был мрачен, все время порывался что-то сказать воеводе Красинскому, но останавливался.

Вечером князь Никита Одоевский лежал в своем шатре и отдыхал. Было еще по-летнему тепло, он чувствовал пряный запах трав и все же не ощущал комфорта. Был бы дома, кликнул бы холопа, чтоб тот спустился в погреб, принес соленых огурчиков к водке. Да и сама водка из погреба была бы холодненькая. А в этой Литве даже хорошего квасу не найти! Эх, в Москве распорядился бы он баньку истопить, выпить водочку, а потом… Князь Никита Одоевский определенно разобрался бы, что делать потом.

Тем временем в польском шатре маршал Христоф Завиша выговаривал воеводе Красинскому:

– Ян, вы положительно сошли с ума. Доверить престол Речи Посполитой врагу католической веры?! Разве ни в том заключаются наши шляхетские вольности, что мы избираем короля сами? А иначе какая, собственно, разница шее, чей хомут на ней наденут?! Мы не можем пообещать русскому царю, что он будет признан наследником Яна Казимира.

Воевода несуществующего литовского воеводства, тезка короля Яна Казимира, Ян Казимир Красинский смотрел на варшавского щеголя и дивился его наивности. «Одет по последней моде, в фаворе при дворе, образован и столь простоват», – недоумевал он.

Выпив бокал хорошего вина из припрятанной для подходящего случая бутылки, воевода Красинский невозмутимо произнес:

– Нет, все же местным наливкам и настойкам далеко до доброго венгерского вина, вы не находите, милостивый пан?

Маршал Завиша побагровел от такого скрытого издевательства и от возмущения перешел на «ты»:

– Да что ты мне о вине?! Я повторяю: нельзя обещать русскому царю трон Речи Посполитой!

Подчеркнуто спокойно воевода произнес:

– А вот и неправда, милостивый пан.

После паузы он многозначительно добавил:

– Пообещать очень даже можно. Но только с условием: царь возвращает Польше Малую и Белую Русь и заключает мир, а уже потом решается вопрос об избрании, чтобы избрание не получилось невольное. А раз избрание будет вольным, кто сейчас может сказать, что именно решит сейм?! Так что пообещать мы можем.

– Но хорошо ли это?

– Хорошо то, что хорошо для Речи Посполитой и ее шляхты. Меня удивляет позиция Аллегретти де Аллегретто. Иезуит, а не понимает простых вещей. Знаете, пан маршал, есть такая теологическая притча. Странно, что иезуит ее не помнит. А притча такова. Приходит к еретику князь тьмы…

– Свят, свят! О чем вы говорите, пан воевода?

– Я же сказал, к еретику. И обещает: богатство, красавицу жену, дворянство. Но, говорит, ты должен подписать договор, что после смерти твоя душа принадлежит мне. Еретик, не верящий в существование загробной жизни, отвечает: «Значит, красавицу-жену, любовницу, миллион талеров, поместье, дворянство, княжеский титул немедленно, а душу – только после смерти? Эх, ваше сиятельство, князь тьмы, не понимаю я, где же ты меня дуришь?»

– Свят, свят! Сами вы рассуждаете, как еретик!

– Это всего лишь богословская притча, пан маршал. Но я не считаю грехом постоять за интересы Речи Посполитой, шляхты и католической церкви, ибо сие неразделимо. Мы должны говорить: перемирие – сейчас, война московитов против шведов – сейчас, а решение вопроса о признании царя Алексея королем – только после войны.