Мадам Лэр поблагодарила инспектора, а поверенный сказал:

— Вы меня простите, если я не поеду с вами? Мне хотелось еще кое-что обсудить с месье Гийомом.

Будет ли наконец гроза? Порывы горячего ветра сменялись прохладой. Распахнулись дверцы такси. Инспектор, которому было лет сорок, не осмеливался поднести спичку к сигарете.

— Курите, прошу вас.

Ей не терпелось познакомиться с консьержкой, убиравшей у ее брата, она была уверена, что сумеет с ней разговориться.

Вскоре после того, как ушел поверенный, начальник попросил зайти Люка.

— Что ж, ваш Буве опознан, — объявил он ему. — Похоже, дама, которая только что была здесь, у меня в кабинете, действительно его сестра.

Он пересказал инспектору все, о чем узнал из разговора с мадам Лэр, и закончил:

— Нужно связаться с Рубэ. Ясно, что недостаточно простого заявления старой дамы, указавшей на фотографию и заявившей: «Это мой брат, которого я не видела с 1897 года; у него все тот же шрам на правой ноге».

— Семьдесят шесть лет! — вздохнул Люка.

— Что вы хотите сказать?

— Ничего. Я позвоню в Лилль, ребятам из оперативной бригады, пусть отыщут в Рубэ и окрестностях всех стариков, которые в прежние времена могли играть в мячик с юным Ламбло. Возможно, в школе сохранились даже списки прежних учеников, это тоже может пригодиться.

Сам же пролистаю списки юридического факультета и, наверное, отыщу какого-нибудь старого адвоката или нотариуса, учившегося в те же годы, что и наш клиент. В сущности, его возраст упрощает задачу: можно сразу отсекать всех, кому меньше семидесяти пяти, так что кандидатов останется не так много.

— Но это мало что даст нам: все равно, останется неизвестным, что он делал с двадцати трех — двадцати четырех лет, когда, по всей видимости, уехал из Парижа, и до сорока пяти, когда, став Сэмюэлом Маршем, обладателем значительного состояния, он женился в Панаме.

— Вы сомневаетесь в искренности старой дамы, которая только что ушла?

— Ничуть, но она может ошибаться.

— Я буду очень удивлен, если через несколько дней его не признает еще кто-нибудь. Еще бы, раз газеты написали про золото! Помните человека, который потерял память, у которого было в портфеле сто тысяч франков? Всего-то сто тысяч! А из-за него насмерть передрались пять женщин.

— Мне кажется, с мадам Лэр дело другое. Может быть, что-то прояснится в связи с ночным взломом?

— Сомневаюсь. Я пробыл там все утро и ни на йоту не сдвинулся с места. Знаете, какое впечатление у меня, в конце концов, сложилось? Что тут не обошлось без коллег с улицы Соссэ.

Гийом улыбнулся. Старое соперничество, чтобы не сказать резче, существовало между Управлением полиции и улицей Соссэ, то есть Управлением национальной безопасности. На улице Соссэ вправду работали люди другой породы, чем на набережной Орфевр. Им приходилось заниматься преимущественно политическими делами. Порой, когда неизвестные взламывали квартиру какого-нибудь депутата или сенатора, специалисты из полиции понимали, что это означает.

— Поймите правильно, шеф. Это работа профессионала. С одной стороны, человек принимает все предосторожности, чтобы не выдать себя. Вор-взломщик сделал бы то же самое, но ни за что не пренебрег бы золотыми монетами. С другой стороны, тот, кто проник в дом, даже не пытался скрыть сам факт своего ночного визита, а ведь это было легко. Впрочем, это не более чем впечатление, интуиция.

— Вот было бы любопытно, правда?

— В дом залез уж точно не клошар. У того просто не нашлось бы денег, чтобы купить резиновые перчатки, которые использовал преступник, а их мне принесли почти тотчас же. Мальчишка нашел их прямо на набережной, в ста пятидесяти метрах от дома. Не могу себе представить и миссис Марш, у нее не хватило бы хладнокровия, чтобы проделать такое. Я уж тут подумал о ее дочери и зяте.

— Кто он по профессии, этот зять?

— Торговец картинами. Он единственный, кого можно заподозрить. Парочка живет на широкую ногу, хотя еле-еле концы с концами сводит. На набережной де Пасси у них современная квартирка, только вот за мебель они заплатить никак не могут и налогов уже два года не платят. В долгу как в шелку, но едят в ресторанах на Елисейских Полях, а ночи проводят в кабаре. Знаете таких? — Да.

— В их галерее нет ни одного знаменитого художника. У них только старые картины сомнительной подлинности, полотен значительных авторов нет вовсе, только наброски, эскизы, произведения не подписанные, вызывающие большие сомнения. Уже три года они ждут удачи со дня на день, потому что раздобыли неизвестного Рембрандта, и теперь все их надежды связаны с этой картиной. Не знаю, откуда она появилась и чьей кисти на самом деле принадлежит. Сначала нужно было, чтобы эксперты установили подлинность, на это ушло несколько месяцев. В конце концов, они набрели на двух, не самых лучших, согласившихся признать авторство за Рембрандтом, а теперь они ищут покупателя. Поэтому все время толкутся в обществе, причем в таких местах, где есть шанс наткнуться на какого-нибудь американского миллионера.

Фотографии картины они послали в Нью-Йорк, Бостон, Чикаго. Кажется, какой-то американский музей согласился купить ее за сотню-другую тысяч долларов, но при условии, что подлинность ее подтвердят три ведущих американских эксперта.

Как я уже сказал, все это продолжается три года. Во всяком случае, уже три года они ведут такой образ жизни, надеясь, что уж на следующей-то неделе им повезет. Один из экспертов проездом был в Париже и не сказал ни да, ни нет. Другой через несколько дней приезжает в Брюссель.

Дело не подлежит огласке, потому что правительство Франции не даст разрешения на вывоз картины за пределы страны.

Все это и навело меня на мысль, что Франк Жерве, муж, мог быть тем человеком, который проник в квартиру, надев резиновые перчатки.

Но только, учитывая их положение, трудно представить себе, что он бы не польстился на золотые монеты.

— Если он не был уверен, что все наследство достанется его жене.

— Я и об этом подумал. Но в любом случае это не он, Марет проверил его алиби. В ту ночь он не мог быть на набережной Турнель. Ваша старая дама тоже, остается только старуха Бопера.

— Он ее нашел?

— Пока нет. Но найдет. И еще наверняка целая толпа явится самостоятельно. Подумать только, я через три дня должен был уезжать в отпуск! Если бы этот чертов студент не оказался любителем фотографии… У вас нет ощущения, что этот Буве, или Ламбло, или как там его, прожил жизнь, насмехаясь над всем миром?

Люка направился к выходу, ворча, хотя, быть может, больше для виду, но его задержал телефонный звонок.

— Алло!.. Да, это я…

Уже стоя у двери, Люка ждал, пока шеф закончит разговор.

— Вы уверены?… В каком году?… В тысяча восемьсот девяносто седьмом? Черт подери! Посмотрите в Сомье… Распорядитесь, чтобы мне прислали эту карточку…