Твой друг Конрад.

Вторая половина дня в «Дель-Map» после дождя окрашивается в темно-голубые тона с прожилками золота. Я долго сижу в ресторане без всякой цели и только разглядываю людей, возвращающихся в гостиницу с усталыми и голодными лицами. Фрау Эльзы нигде не видно. Неожиданно чувствую, что замерз: на мне одна лишь рубашка. К тому же от письма Конрада остался грустный осадок. Вольфганг — полный кретин: воображаю, с какой натугой, с какой опаской передвигает он каждый счетчик, ибо лишен фантазии. Если не можешь контролировать Турцию, используя DP введи туда войска, болван. Ники Палмер тысячу раз это говорил. Я тысячу раз говорил. Неожиданно ни с того ни с сего мне представилось, что я живу совсем один. Что только Конрад и Рекс Дуглас (которого я знаю лишь по письмам) мои единственные друзья. Все остальное — пустота и мрак. Звонки, на которые никто не отвечает. Растения. «Один в разоренной стране» — вспомнилось мне. В Европе, лишившейся памяти, эпики, героизма. (Меня не удивляет, что подростки увлекаются Dungeons & Dragons и другими ролевыми играми.)

Как Горелый приобрел свои велосипеды? Он сам мне об этом рассказал. Купил их на деньги, вырученные от продажи винограда. Но как же он сумел купить всю партию, шесть или семь штук, на деньги, заработанные всего за один сезон? То был его первый взнос. Остальное он доплачивал понемножку. Прежний владелец велосипедов был стар и измучился с ними; за лето не удается как следует заработать, а вдобавок приходится еще платить зарплату служителю; в конце концов он решил продать велосипеды, и Горелый их у него купил. А раньше он когда-нибудь подобным занимался? Нет, никогда. Этому нетрудно обучиться, дело нехитрое, съязвил Ягненок. И я бы тоже смог? (Дурацкий вопрос.) Конечно, в один голос заявили Ягненок и Горелый. Это любому под силу. Ведь, по сути, это работа, требующая всего лишь терпения и внимательности, главное — не потерять из виду разбегающиеся в разные стороны велосипеды. Даже уметь плавать и то не обязательно.

Горелый зашел со мной в гостиницу. Мы быстро, чтобы нас никто не увидел, поднялись ко мне наверх. Я показал ему игру. Все вопросы, какие он задал, были по делу. Внезапно с улицы донеслись звуки сирен. Горелый вышел на балкон и сообщил, что в районе кемпингов произошла авария. Как глупо погибнуть во время каникул, заметил я. Он пожал плечами. На нем была чистая белая майка. С того места, где он стоял, были хорошо видны сваленные в бесформенную кучу велосипеды. Я подошел к нему и спросил, на что он смотрит. На пляж, отвечал он. Думаю, он мог бы очень быстро научиться играть.

Время идет, а от Ингеборг ни слуху ни духу. До девяти я прождал в номере, записывая разные ходы.

Ужинал в ресторане гостиницы: пюре из спаржи, блинчики с мясной начинкой, кофе и мороженое. Во время десерта фрау Эльза снова не появилась. (Поистине сегодня она бесследно исчезла.) Я сидел за одним столом с супружеской парой из Голландии, обоим лет по пятьдесят. Темой разговоров у нас, да и во всем ресторане, была плохая погода. Отдыхающие высказывали различные мнения, которые старательно опровергались официантами — носителями метеорологической мудрости и к тому же местными жителями. Б итоге победила партия, предсказывавшая на завтра отличную погоду.

В одиннадцать я обошел все залы на первом этаже. Не встретив нигде фрау Эльзу, пешком отправился в «Андалузский уголок». Ягненка там поначалу не застал, но через полчаса он появился. Я спросил его про Волка. Он не видел его с самого утра.

— Надеюсь, он не отправился в Барселону, — сказал я.

Ягненок испуганно посмотрел на меня. Конечно же нет, просто он сегодня работает допоздна, какие нелепости приходят мне в голову. Как бы, интересно, Волк поехал в Барселону? Мы выпили по рюмке коньяку и некоторое время смотрели какой-то конкурс по телевизору. Ягненок говорил сбивчиво, заикаясь, из чего я заключил, что он взволнован. Не помню, как возникла эта тема, но он вдруг сообщил мне, хотя я его об этом не спрашивал, что Горелый — не испанец. Возможно, мы говорили о том, как жестока жизнь, о несчастных случаях и авариях (во время конкурса происходило множество мелких аварий, похоже, специально подстроенных и бескровных). А возможно, я что-то такое произнес об особенностях испанского характера. Возможно, после этого я сразу заговорил о пожарах и его жертвах, не знаю. Во всяком случае, Ягненок сказал, что Горелый не испанец. А кто же он тогда? Южноамериканец, но, из какой конкретно страны, он не знал.

Откровение Ягненка я воспринял как пощечину. Так, значит, Горелый не испанец. И не сказал мне об этом. Этот факт, сам по себе незначительный, почему-то показался мне тревожным и симптоматичным. По какой причине Горелый скрыл от меня свою истинную национальность? Нет, я не почувствовал себя обманутым. Я почувствовал, что стал объектом слежки. (Нет, не со стороны Горелого и вообще кого-то конкретно: за мной следила некая пустота, нечто неопределенное.) Вскоре я расплатился за выпивку и ушел, надеясь встретить Ингеборг в гостинице.

В номере никого не было. Я опять спустился вниз; на террасе различил призрачные силуэты, которые почти не общались друг с другом; облокотившись на стойку, какой-то старик, запоздалый клиент, молча допивает свой стакан. Ночной портье сообщает, что мне никто не звонил.

— Вы не знаете, где я могу найти фрау Эльзу?

Он не знает. И вначале вообще не понимает, о ком я спрашиваю. Фрау Эльза, ору я, хозяйка этой гостиницы. Портье таращится на меня и снова качает головой. Нет, он ее не видел.

Я поблагодарил и подошел к стойке, чтобы выпить еще коньяка. В час ночи решил, что лучше подняться к себе и лечь спать. На террасе уже никого не осталось, хотя к стойке подошли несколько новых клиентов и обмениваются шутками с официантами.

Не могу заснуть; сна ни в одном глазу.

В четыре утра наконец появляется Ингеборг. Мне звонит снизу дежурный и сообщает, что меня хочет видеть некая сеньорита. Я сломя голову бегу вниз. В вестибюле вижу Ингеборг, Ханну и ночного портье, которые с лестницы кажутся участниками какого-то тайного сборища. Подхожу поближе, и первое, что бросается в глаза, это Ханнино лицо: розовато-фиолетовый синяк украшает ее левую скулу, начинаясь под глазом; на правой щеке и верхней губе царапины, правда небольшие. Сама она не переставая плачет. Когда я пытаюсь узнать, что случилось, Ингеборг резко велит мне замолчать. Нервы у нее, похоже, не выдерживают; она то и дело твердит, что такое может произойти только в Испании. Портье устало предлагает вызвать «скорую помощь». Мы с Ингеборг начинаем совещаться, но Ханна категорически против (повторяя фразы вроде «это мое тело» и «это мои раны»). Уговоры продолжаются; Ханна уже рыдает. До тех пор я не вспоминал про Чарли, а кстати, где он? Услышав его имя, Ингеборг не может сдержаться и разражается проклятиями в его адрес. На какой-то миг у меня создается впечатление, что Чарли исчез навсегда. Неожиданно сознаю, что испытываю по отношению к нему необъяснимую симпатию. Нечто, что не умею назвать и что каким-то болезненным образом связывает меня с ним. Пока портье отправляется на поиски аптечки — мы пришли-таки с Ханной к компромиссному решению, — Ингеборг вводит меня в курс дела относительно последних событий, о которых я, впрочем, догадываюсь.