Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никакого сна.
Никакого покоя.
Только затисканный плед до состояния банного листика в неспокойной жопке и эти чертовы голубые глаза, которые словно въелись в мою черепушку, выгравировшись на ней настенной росписью. Осталось только чертикам станцевать с копьями, не зря же они столько времени тренировались в танцах на пилоне!
Когда уже под утро в подсобку ввалился Себ, стаскивая с себя мокрую футболку и бросая ее от себя, я едва была в состоянии поднять голову с подушки, измотавшись настолько, что казалась себе самой нелепой пародией на медузу, которую выбросило на берег.
— Шампанское, пиво, водку — все могу вытерпеть на себе, но только не этот чертов сироп! — шипел Себ, принявшись тереть свой торс целой кипой влажных салфеток, от которых пахло очень приятно и свежо, — Никогда не используйте в любовных играх мед, лапушка! Он не слизывается полностью! Зато сколько от него грязи и попыток отлипнуть друг от друга в самый нужный момент! Мороженное, сливки, что угодно, но только не мед или эти чертовы сладкие сиропы!
Я устало улыбнулась на его негодование, лежа молча и рассматривая красивое стройное тело.
— …Себ, ты ведь знаешь, что мир лишился такого шикарного мужика в твоем лице? — хохотнула я, ощущая, как в горле пересохло и стало больно, рассмеявшись, когда он отмахнулся, хватая новую упаковку салфеток:
— Знаю, конечно! Слышу об этом от каждой новой девушки, приходящей на работу!
— То есть я еще и не оригинальна?
Себ отмахнулся снова, зашипев о вреде сиропа и давая мне возможность просто молча наблюдать за ним и копаться лениво в своих мыслях:
— И что ты самый лучший из мужчин, тоже знаешь?
— Конечно, знаю! Каждое утро говорю это своему отражению! Но Люк поддерживает, что я прав!
Я снова прыснула от смеха, растягиваясь и обнимая подушку.
После пятой пачки разодранных салфеток (откуда только у Себа их столько взялось?!) он все-таки успокоился, перестал шипеть и дуться, и улегся рядом со мной, успокоившись и притихнув лишь на пару секунд. Ровно до тех пор, пока его глаза не распахнулись, остановившись на моей уже почти высохшей форменной одежде.
— Это еще что?!
— Я, — устало выдохнула я в ответ, чуть улыбнувшись, и отбиваясь от рук Себа, которые потянулись ко мне, чтобы проверить степень влажности одежды, а потом переместились на лоб и скулы, когда мужчина громко ахнул:
— Вся горишь!!!
— …а я то подумала сначала, что запах гари мне только кажется, — криво улыбнулась я, устало закрывая глаза и ощущая его ладони, которые казались такими приятно прохладными, — Что, и дым уже из ушей пошел?…
— Пошути мне еще!
За закрытыми глазами было не видно, почему закопошился Себ, лишь потом я поняла, что он искал свой телефон в брюках, в который выдохнул:
— Ты скоро?! У нас ЧП!
— …так меня еще никто не называл.
Кто бы мог подумать, что для Себа и Люка обычная температура станет почти концом света.
— Какая еще обычная?! Я к тебе прикоснуться не могу от твоего жара! — вопил Себ всю дорогу, пока парни увозили меня до дома, а я пластом лежала на заднем сидении, прохрипев едва слышно:
— Люк, убери свою жену от меня, иначе я начну кусаться.
— Сделаем так, как войдешь домой, напиши мне в сообщении все лекарства какие найдешь, я скажу тебе, что пить обязательно и с каким интервалом, — когда машина остановилась и я попыталась вылезти, Люк обернулся ко мне, поспешно вылезая вслед за Себом и помогая мне оказаться возле дома, — Ты услышала меня, милая?
Сил уже не было даже для того, чтобы просто говорить, я просто закивала, прекрасно зная заранее, что в нашей домашней аптечке были одни только снотворные, антидепрессанты и средства от головной боли.
Ах, да! Еще градусник! И куча лейкопластыря!
Главное было просто кивнуть, что я все сделаю, заползая домой и закрывая дверь, на которой я обессилено повисла, понимая, что никто не поможет мне, потому что мама и сестра в этом время сладко спали.
На самом деле никто не собирался мне помогать и утром, когда мама узрела мое состояние, впав в очередную истерику.
Нет, не потому что ей было жаль меня.
Она просто боялась заразиться тоже.
Беспомощно лежа на своей скрипящей старинной кровати под тонной одеял и одежды, чтобы согреться от очередного приступа замерзания, у мен не было сил и желания понимать причинно следственную связь между седыми волосами и бациллами, которые сокращали ее и без того стремительно уходящую молодость.
Но именно по этой весомой причине за тридцать минут были собраны все необходимые вещи мамы и сестры для того, чтобы пожить недельку у какой-то сомнительной подруги, пока все мои заразные бациллы не выветрятся из нашего дома.
Скоро в доме стало до жути тихо и промозгло от вселенского одиночества, даже если за окном стоял солнечный день и все нормальные люди в это время бежали на обед или торопились по своим делам.
И это были нормальные люди.
Не моя семья…
Совсем не те, которые могут оставить своего больного ребенка на произвол болезни, поставив на тумбочку стакан с водой и стандарт обезболивающего, а еще положив под подушку мой телефон, закрываясь при этом шарфом, словно я была больна проказой.
Это было максимум проявления заботы моей мамы.
Обидно не было.
Я привыкла к этому еще в раннем детстве, понимая, что кроме брата моя серая жизнь не нужна в этом мире совершенно никому.
Но теперь и брата не было рядом.
Да, моя болезнь не была смертельной, и нужно было несколько дней, чтобы организм окреп и стал бороться с банальной простудой, но пока меня ломало и выворачивало от температуры, а тело было не способно держать себя в вертикальном состоянии даже сидя.
Я постоянно проваливалась в глубокий сон, просыпаясь от смены моего состояния, когда было либо до жути жарко, заставляя скидывать с себя не только тонну одеял, но и всю одежду, или же становилось так холодно, что я, застонав, снова укутывалась в растянутый свитер брата поверх майки и старых заношенных брюк от пижамы.
В таком состоянии меня не пугало мое абсолютное одиночество.
Отчасти я была ему даже рада — наконец я могла спать, сколько душе угодно, даже если лучше от этого мне не становилось.
Я просыпалась лишь от телефонных звонков взволнованного Себа, который уже договорился с большим шефом на мой больничный, но как бы не рвался сам прийти, а работу было оставить больше не на кого.
Себ был единственным человеком в этом мире, которого действительно волновало мое здоровье настолько, что он звонил каждые два часа, постоянно меня этим пробуждая от очередного глубокого, но тяжелого и неспокойного сна. Каждый раз, отвечая, я шептала осипшим голосом, что я в порядке, а Себ на другом конце провода недовольно ворчал, ругался и обещался собственноручно отшлепать меня самым тяжелым ремнем Люка, когда тот утром приедет с ночной смены и привезет мешок со всеми необходимыми лекарствами.