При этом грабители были опытными разбойниками, в самом начале, когда верховой так неожиданно возник между ними, иные из них попытались, применяя известный прием, подрезать ноги его коню, но всадник трижды, умело натягивая поводья, заставил могучее животное быстро обернуться вокруг себя, при этом длинный меч косил и косил нападавших.

Из двадцати бродяг, имевших несчастье в ту ночь напасть на французского странника, спаслись бегством человек пять-шесть. Один из них был тот, кого Эдгар свалил кулаком. Очнувшись от беспамятства и увидав, как ночной призрак крушит его товарищей, бродяга приподнялся и уполз в кусты, доказав, что человек иной раз может передвигаться на четырех куда скорее, чем на двоих...

Самым жутким во всем, что произошло на лесной прогалине возле упавших деревьев было полное молчание нападавшего. Громадный всадник, настоящий великан, облаченный, как успели рассмотреть путники, в обычную кожаную куртку, без кольчуги или иных доспехов, не только не проронил ни слова, но вообще не издал ни звука, будто это и впрямь был не человек, а грозный дух леса. Только конь под ним сопел и фыркал, беспрекословно повинуясь каждому движению узды. И когда все кончилось, этот конь застыл неподвижно, не проявляя даже естественного для лошади возбуждения, вызванного пережитой опасностью и просто запахом крови.

Эдгар стоял и изумленно смотрел на грозное видение. Во время схватки всадника с разбойниками, точнее, во время их избиения, молодой человек сперва ринулся было помогать неизвестному, но тотчас и отпрянул: тому явно не нужна была его достаточно неуклюжая помощь, а находиться вблизи страшного меча кузнецу из Лиона показалось неосмотрительным. Впрочем, он вскоре узнал «лесного духа» – его непокрытая голова блестела в лунном свете чистым серебром, да и все остальное, одежда, конь, – все слишком походило на того самого загадочного охотника, которого они с Ксавье видели несколько часов назад с высоты обрыва в мирной долине реки. Теперь, рассматривая этого человека с близкого расстояния, Эдгар убедился, что в первый раз глаза его не обманули: то был настоящий великан – сидя в седле, он казался ростом не меньше туазы, а скорее всего, и куда выше. Кроме того, у него был необычайно мощный торс, покоившийся, однако, на стройных и длинных ногах, так что этот человек явно не казался тяжелым и неуклюжим, причем не только сидя в седле. Лицо, окруженное не копной, а подлинной гривой седых волнистых волос, подстриженных по плечи, было под стать телу: большое, словно выкованное из светлого металла, с чертами жесткими, но правильными, оно вроде бы не носило отпечатка возраста. Морщины, довольно глубокие, пересекшие лоб, резко отчеркнувшие щеки ото рта, украсившие острые стального цвета глаза, замечались не сразу, но и они были словно не росписью времени, а оттисками прожитых и пережитых страстей. О том, что незнакомец стар, даже, наверное, очень стар, вблизи не говорило ничто – об этом можно было лишь догадываться.

Несколько мгновений всадник смотрел на застывшего перед ним с поднятым топором молодого человека. Затем усмехнулся, вытер свой меч о гриву коня, вложил в ножны и легко соскочил с седла.

– Кто вы такие? – спросил он, первым нарушив молчание.

У него был очень правильный французский выговор, и это на сей раз ничуть не удивило кузнеца: он не сомневался, что незнакомец, несмотря на его простую одежду, конечно же рыцарь (об этом говорило не только умение владеть мечом, но осанка, взгляд, многое, что было хорошо знакомо лионскому мастеровому, знавшему о рыцарях совсем не понаслышке).

Эдгар бросил свой топор и, переведя дыхание, поклонился:

– Я из Франции. Еду с важным поручением от вашего короля Ричарда в Кентербери. Мое имя Эдгар Лионский.

Он назвался так вовсе не потому, что позабыл о своей роли. Они с Луи долго обсуждали, следует ли лже-рыцарю взять на время имя молочного брата. Однако в письме, написанном королем Ричардом своей матери английской королеве, имя посланца не упоминалось (молодые люди сперва боялись, однако в конце концов решились осторожно стянуть веревку с печатью и развернуть королевский свиток с тем, чтобы потом столь же осторожно вновь его запечатать). Возможно, Львиное Сердце позабыл, как зовут самонадеянного француза, рискнувшего дважды выйти с ним на поединок, а возможно, не хотел, чтобы имя посланца стало известно, если вдруг письмо каким-то образом попадет в чужие руки. Поэтому там стояло просто «молодой французский рыцарь, благородный и верный слову». И молочные братья решили, что честнее будет, если Эдгар так и назовется Эдгаром, а уж право называть себя «Лионским» испросит у отца. И старый барон, понимая, что совершает новую глупость, разрешил сыну присоединить к имени родовое прозвище.

– Я благодарю вас за то, что вы, рискуя собой, спасли мою жизнь, сир рыцарь! Я не одолел бы всех этих людей. Вернее, мы не одолели бы. Мой оруженосец еще мальчик, но человек отважный. А где же он, а? Эй, Ксавье!

– Я здесь! – отозвался тот. – Привязываю Брандиса, а то этот негодяй-разбойник перерезал уздечку... Сейчас я подойду.

– Я рисковал собой? – продолжая усмехаться, проговорил незнакомец. – Это в схватке с обычным лесным сбродом? Да будет вам! В их руках мечи не опаснее столовой ложки, вы просто еще к этому не привыкли – по всему было видно, что драться вам в новинку, хотя удар у вас точный и крепкий. Ничего, научитесь, сир Эдгар. И раз вы мне назвали свое имя, мой долг тоже назваться. Я – Седрик Сеймур. Однако в здешних местах меня прозвали Седым Волком. Мой дом – там внизу, в долине, почти под самым обрывом. Сегодня после хорошей охоты я собирался пораньше лечь спать, как вдруг сверху донесся шум, и я понял, что в моих лесах снова завелась нечисть в человечьем облике, новая разбойничья шайка.

– А как же вы поднялись по совершенно отвесной стене, да еще верхом, да еще в темноте? И так быстро... – Эдгар покосился в сторону обрыва. Седрик рассмеялся:

– Да, если смотреть вниз с этого места, нипочем не поверишь, что тут можно спуститься. Однако же в полусотне туаз есть отличный спуск. Вдоль обрыва проходит расщелина, хотя и узкая, но вполне пригодная. Круто, что верно то верно, но моему коню не привыкать. Да и ваши, я думаю, не скувырнутся, – луна уже высоко, все видно. Приглашаю вас на ночлег, тем более, что поутру смогу показать вам краткий путь до Кентербери. Не ночевать же вам среди груды трупов!

– А как же с ними, сир? – робко спросил, подходя к ним, Ксавье. – Что же, так и оставим мертвецов без погребения?

Седой Волк (эта кличка положительно шла ему нисколько не меньше, чем имя) бросил на мальчика небрежный взгляд, и вдруг его суровое лицо оживилось, а стальные глаза как-то странно блеснули.

– Интересный у вас оруженосец, сир Эдгар! Как там тебя, а? – это уже относилось к мальчику.

– Ксавье, ваша милость! – ответил тот почему-то дрогнувшим голосом.

– Хм! Ну, Ксавье, так Ксавье. Что до этих покойников, то покуда они были живы, то имели возможность выбора, не так ли? И пускай никто мне не говорит, что многих до большой дороги доводит нужда, всякие там поборы баронов да графов, войны, и все такое... В совершенно одинаковых условиях разные люди по-разному и поступают. И если уж эти господа выбрали такое ремесло, то знали, что их либо зароют за городским кладбищем без отпевания, как всех, кого снимают с виселицы, либо ими позавтракают волки и лисицы. Я их хоронить не стану. Кстати, сир рыцарь: тот мерзавец, которому ваш конь поломал ребра, мертвым только прикидывается. Пока мы с вами говорим, он уж раза три пошевелился и явно пришел в себя, да боится это показать.