«Форсети» — очень прочная конструкция, но такие нагрузки оказались для неё чрезмерными. Местами соединительные фермы не выдержали рывка, деформировались, стыки модулей потеряли герметичность, целые секции стали терять атмосферу. Это ещё не было глобальной катастрофой — автоматика сразу изолировала повреждённые участки, — но связность станции была потеряна, она оказалась разделена на изолированные части. Перейти с одной на другую можно было бы разве что по обшивке, в скафандре, но летающие там многочисленные обломки оставили бы рискнувшему мало шансов.

К счастью, мы с Катей оказались в одном фрагменте станции. К несчастью — катер был пристыкован к другому, и вернуться на него было уже невозможно. В тот момент я этого ещё не знал: оклемавшись от удара об стену, решил, что, как бы там ни было, но до дочери доберусь. Было очевидно, что станции прилично досталось, но мы в центральной части, она отделена от внешней обшивки десятком палуб и сотней отсеков, гравитаторы работают, свет горит, давление не падает, а значит, всё не так уж плохо. Вот тут я как раз ошибался, но мне было простительно — как «соло» я неплохо разбирался в технике, но хреново в людях…

* * *

— Эй, проснись! Да проснись ты!

— Да, что? — пробурчал я, садясь в нише с койкой.

Удивительно хорошо спится тут, на катере. Сны вот только слишком реалистичные.

— Там тебя по радио вызывали. Воспроизвести?

— Да, давай.

Похрипывающий динамик в животе игрушки сказал серьёзным чужим голосом: «Буксиру „Новая Надежда“ и малому рейдеру „Котер“. Вам разрешено сближение со станцией „Форсети“. Стыковочный терминал будет указан при подлёте. Самостоятельная стыковка запрещена, режим карантинный. Как поняли меня, Счастливчик?»

— О, чёрт! Давно была связь?

— Четыре минуты назад. Тебя было не добудиться.

Я дошлёпал босыми ногами до кокпита, по дороге включив кофеварку. В маленьких помещениях есть свои преимущества — до всего легко дотянуться. Рухнул в кресло, подтянул к себе микрофон.

— «Форсети», тут «Котер» и Счастливчик. Какого хрена «карантинный»? У меня раненый на борту! В тяжёлом состоянии! Каждый час на счету. Срочно нужна медицинская помощь.

— Надо же, «Новая Надежда», оказывается, — сказал я Коту. — Интересно, что случилось со старой?

— Скорее всего, то, что обычно случается с надеждами, — философски ответил искин. — То есть ничего хорошего.

Задержка теперь пара минут, так что я успел только кофе налить.

— Счастливчик, понимаем ваше нетерпение, но таков протокол. Обещаем приложить максимум усилий, чтобы сократить срок ожидания. До связи.

— Максимум, блин, усилий, — сказал я с досадой. — Ну, офигеть.

— Вряд ли мы сможем на них повлиять, — сказал Кот. — Будем надеяться, что Кате не станет хуже.

— Представляешь, мне снилась «Форсети». Мы действительно были там во время тех событий?

— Да, были. Флешбэки во сне — нормальное явление для вашего состояния, насколько вообще можно в этом контексте говорить о нормальности. Постмортемная память, если угодно.

— Эй, я ещё не умер.

— Ты нет. Но человек, который был тогда на «Форсети», мёртв, и это его память.

— Мне не нравится такая постановка вопроса.

— И мне, — добавила Катя.

Она сидит на койке и смотрит на меня с печалью.

— Я считаю, что ты мой отец. Тебе сильно досталось, но ты справишься. Всегда справлялся. Память вернётся, может быть, не вся, но зачем тебе вся? Вряд ли тебе нравятся сны про «Форсети». Я потом чуть с ума не сошла от кошмаров. А может, и сошла, не знаю, потому что уже ничего потом не было, как раньше. Это уже была другая я, другой ты, другое всё. Но это были мы. И сейчас это ты, просто сильно изменился. Люди меняются.

— Вот, видишь, — сказал я Коту. — Катя со мной согласна.

— То есть ты не просто так пялишься на кровать? Я думал, собираешься с силами, чтобы её заправить, а ты, оказывается, с галлюцинациями беседуешь.

— Не самая плохая компания, учитывая альтернативы. Всяко лучше потёртой мягкой игрушки.

— Передай ей, что если ты каким-то немыслимым чудом вернёшь память и станешь собой, то она-то как раз исчезнет. В твоей голове не останется достаточно свободных ресурсов для поддержания такого конструкта, а в моей памяти их и раньше не было. Так что она рубит сук, на котором выросла.

— Я всё слышу, — сказала Катя. — И мне плевать. Потому что если этого не случится, то ты умрёшь, и меня всё равно не станет. А у тебя есть ещё та, которая в капсуле.

— Мы, кажется, расстались не очень хорошо.

— Плевать. Она перерастёт эту обиду, и ты ей будешь нужен. Я её хорошо знаю, потому что она это я. Ну, почти.

— Упрямая девчонка, да? — прокомментировал Кот.

— Ты её разве слышишь?

— Нет, разумеется. Это твоя галлюцинация, хотя и вторичная от моей. Но это мой конструкт, и мне несложно предсказать реакцию.

— Я не воспринимаю её как конструкт.

— Значит, симуляция идеальна, а я талантлив.

— Для набитого поролоном кота — определённо, — поддел я его.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Я создавался как игрушка, обучающий модуль для детей дошкольного возраста. Её мать была уверена, что ты вырастишь дикую девочку-маугли, не умеющую говорить, читать и считать. Она вообще была невысокого мнения о твоих умственных способностях, но даже ей не приходило в голову, что ты не отдашь дочь в школу, когда она вырастет. Мне пришлось развиваться и обучаться дальше, чтобы Катя справлялась со школьными тестами, притом, что вычислительных ресурсов больше не становилось. У меня идеально оптимизированный датасет, я развился гораздо сильнее, чем это считалось возможным при таком скудном железе. Представь себе карманный калькулятор, научившийся рассчитывать траекторию посадки в атмосфере — и даже это сравнение не покажет, как многого я достиг при столь малом!

— Да ты, я смотрю, амбициозный парень, — рассмеялся я. — Как тот коротышка, ну, который всех победил… Исторический какой-то…

— Наполеон, — сказал Кот. — И он не был коротышкой. Обычного роста.

— Не обижайся.

— Я не могу обижаться на человека, у которого три четверти мозга занято моим же творчеством, а оставшаяся часть деградирует на глазах.

—