«во славу императора Максимилиана» предлагает светлейшим государям, милостивым господам и всем сословиям христианского мира обратить свое внимание на помещенные в еврейских сочинениях поношения Всемогущего и достославной Богоматери и софистически опровергает все возражения против сооружения костров для Талмуда. Главное возражение, что эта мера была бы бесполезна, так как евреи могли бы скрыть некоторые экземпляры или вновь снять копии с запрещенных или получить их из заграницы, Пфеферкорн думал устранить следующим приемом, выдающим всю коварную злобу его или доминиканцев: от евреев следует потребовать торжественной присяги и именно после того, как их заставят целый день поститься, когда перед ними поставят горячее, вкусное мясо, вареную рыбу, стаканы с вином, масло, мед и молоко и заставят с обнаженной головой и произнесением освященного имени Бога клясться, что они выдадут все книги, ни одной ни спрячут, ни скопируют, ни привезут из заграницы; кто же после этого будет обличен в обладании экземпляром Талмуда, тот, как клятвопреступник, должен быть лишен всего своего имущества и отлучен от синагоги остальными евреями. Так сами евреи при помощи физических и душевных мук должны были быть использованы в качестве орудия злодеяния.

В том же пасквиле он следующим образом старается заставить умолкнуть те голоса, которые раздавались в защиту евреев, и заранее навлечь на них подозрение: если против его клеветы высказались бы крещеные евреи, то пусть не считают их искренними христианами; это лишь такие, которые крестились только из плотского побуждения, в душе продолжают быть евреями и не желают, будучи нечестивы и безбожны, чтоб обнаружилось еврейское коварство; таких крещеных евреев которые могли бы уличить его сочинение во лжи, христиане должны избегать как чертей; христиане, которые благоприятно отозвались бы о евреях, подкуплены еврейскими деньгами или в душе отпали от христианства; но ничего не стоют также голоса безукоризненных, благочестивых христиан в пользу евреев, так как это лишь такие, которые даже самое благородное стремление заподозривают и истолковывают в худшую сторону (т. е. такие христиане, которые узнали его низкие намерения).

К концу Пфеферкорн угрожает: он опубликует, если евреи будут продолжать упорствовать, еще новые сочинения, по сравнению с которыми вышедшие до того времени доносы будут похожи лишь на предисловие; он использует против евреев весь колчан своих отравленных стрел; он опубликует забытое изделие на еврейском языке о рождении Иисуса и с помощью крещеных евреев, Виктора из Карбена, Финиеля из Кракова и других, откроет враждебное отношение евреев к христианам и их всеобщую вредность. Это, по-немецки написанное сочинение, было переведено фризом Андреем Рудером на латинский язык, чтоб возбудить против евреев весь христианский мир, по-немецки и по-латыни читающую публику.

Пфеферкорн не удовлетворился еще этим, но обратился с особым посланием к духовным и светским лицам, в котором он так изложил положение дела: император, который вправе лишить евреев всего, милостиво удовлетворился тем, что приказал ему конфисковать только их богохульные сочинения, и он уже исполнил приказание во многих общинах; однако евреи хотели при помощи денег привлечь его на свою сторону и заставить отказаться от этого дела; но так как он устоял против искушения, то они преследуют его личность, честь и репутацию и не сами, а чрез подкупленных ими христиан, дабы уничтожить это дело, что естественно послужило бы к большому вреду для христианства; «этим письмом» он хочет побудить всех христианских верующих людей совершенно не верить еврейской сказке, будто император их друг; каждый христианин обязан помочь, чтоб враждебная христианам еврейская письменность была искоренена и уничтожена. К концу послания повторяются мнимые поносительные слова, которыми евреи якобы пользовались по отношению к основателям и таинствам христианства. Так кельнские доминиканцы, которые постоянно были за спиной Пфеферкорна, снова пытались произвести моральное давление на Максимилиана при помощи общественного мнения.

Последнее, должно быть, между тем столь сильно высказывалось против мракобесов, что Максимилиан чувствовал себя вынужденным сделать необычный для императора шаг, известным образом отменить свои прежние приказы и приказать совету Франкфурта возвратить евреям их сочинения (23 мая 1510) «до выполнения нашего намерения и просмотра книг». Радость евреев была велика, как можно себе представить. Избегли они ведь большой опасности, так как дело шло не только об их литературе, которая была столь дорога их сердцу, но об их положении в германо-римской империи. Как легко могли произойти из этого другие невыгоды для них? У доминиканцев не было бы недостатка в подстрекательстве к созданию новых унижений и гонений на них.

Но они слишком рано праздновали победу. Доминиканцы и их союзник и орудие, Пфеферкорн, не так легко отказывались от достигнутых уже успехов. Печальный случай в области Бранденбурга дал новую пищу их злобным стремлениям и опорный пункт для пх доносов. Какой-то померанец украл в церкви дароносицу с позолоченным ковчегом. Спрошенный о просвире, он заявил, что продал ее евреям Шпандау, Бранденбурга и Штендала. Вору, естественно, вполне поверили, и епископ бранденбургский с пламенным фанатизмом стал преследовать бранденбургских евреев. Вследствие этого курфюрст бранденбургский, Иоахим, главный гонитель еретиков, приказал привести обвиненных в преступлении в Берлин. К обвинению в осквернении просвиры скоро присоединилось другое обвинение, именно в убийстве детей, как прежде в Бреславле при Капистрано и в иных местах. Иоахим велел пытать обвиненных и затем на одном помосте сжечь тридцать восемь человек. Стойко и с хвалебной песнью на устах пошли эти бранденбургские мученики на огненную смерть (19 июля 1510), кроме двух, которые из страха перед смертью крестились, за что были лишь обезглавлены. Таково первое известие о евреях Берлина и Бранденбурга. Через двадцать семь лет выяснилась невиновность мучеников. Но в тот момент враги евреев использовали этот случай и опубликовали, как будто обвинение было правдивым, сочинение об этом, снабженное отвратительными политипажами, наглядно представлявшими мучения евреев. Этот случай возбудил в Германии общее внимание, и кельнские доминиканцы воспользовались им, чтоб побудить императора издать новый мандат для конфискации еврейской письменности, так как один только Талмуд виновен во враждебности евреев к христианам. Прямым путем они не могли добиться у него этого, потому что он был вполне убежден в лживости обвинения; но они снова выдвинули ту же посредницу, изуверную герцогиню аббатису, Кунигунду, которой но поводу этого случая ярче была расписана ужасная порочность евреев; она должна была опять повлиять на императора. Доминиканцы сумели внушить ей, какой ущерб будет нанесен и уже нанесен христианству, если оскверняющие просвиры и убивающие детей евреи могли хвастать, что их книги возвращены им обратно по приказу императора и что император известным образом одобряет заключающиеся в них ругательства по адресу христианской религии. На основании этого она