Нас выстроили и повели к Хинтертхору — старым воротам, выходившим на дорогу к Кауневицу. Ворота уже были как следует укреплены саперами. Мы засели здесь. Впереди по всем дорогам надвигался неприятель. Наш батальон насчитывал теперь только триста двадцать пять человек. Командовал нами капитан Видель.

Скоро из другой части города послышалась канонада: это Блюхер атаковал предместье Халле. Затем послышались выстрелы справа — Бернадот напал на другое предместье. Скоро напали и на нас.

В девять часов австрийцы выстроились в боевую колонну и ринулись в бой. Они лезли на нас со всех сторон, но мы все-таки продержались целый час. Мы отошли от старых укреплений и продолжали стрелять из домов; враги храбро бросались на вал, а мы безжалостно палили по ним из окон. Раньше подобная сцена заставила бы меня содрогнуться, но теперь я уже закалился, и смерть человека не производила на меня особого впечатления.

Перед нами теперь стоял вопрос, как выбраться из домов. Неприятель уже вошел на улицы и, того гляди, мог отрезать нам отступление. Мне представилось, что мы в ловушке, и австрийцы могут выкурить нас дымом, как лисиц. Я подошел к окну. Окно выходило на двор, но оттуда был ход лишь на улицу, уже занятую неприятелем. Положение было скверным. Я вернулся назад в комнату и увидел здесь сержанта Пинто, сидевшего около стены, с опущенными руками и бледным лицом; он получил пулю в живот.

— Защищайтесь, солдаты, защищайтесь! — бормотал Пинто.

Внизу раздавался стук в дверь, громкий, как пушечная пальба. Мы продолжали отстреливаться. Вдруг снаружи послышался конский топот. Стрельба прекратилась, и сквозь дым мы увидели, как четыре эскадрона улан, словно львы, набросились на австрийцев. Это были польские уланы. Никогда не видел я более страшных солдат. Они метали свои пики с красными флажками и те впивались в спины бегущих врагов.

Поляки спасли нас. Мы вылезли из домов и тоже атаковали австрийцев. Мы победили, но нам все-таки пришлось отступить. Неприятель уже заполонял Лейпциг, часть пригорода была уже в его руках. А в других кварталах солдаты, студенты и горожане стреляли в нас из окон.

Вы поймете, с какой радостью подходили мы к мосту. До него нелегко было добраться; вся улица, которая вела к нему, была полна пешими и конными. Вся эта толпа медленно подвигалась вперед.

Плохо приходилось тем, кто попадал на край моста: несчастные срывались вниз, и никто не обращал на них внимания. Те же, кто попадал в середину, мог не двигаться: людские волны сами подталкивали и несли его.

Враг подходил все ближе и ближе…

Чтобы защитить подход к мосту, было поставлено несколько пушек. Но пушки имелись и у врагов, и они могли обстреливать мост. Тем солдатам, которым придется прикрывать отступление, достанутся все заряды, вся картечь, вся тяжесть вражеского нападения. Поэтому всем хотелось перейти мост первыми.

В трехстах шагах от моста мне пришла мысль побежать вперед, замешаться в толпу и поскорее перебраться на ту сторону, но в это время капитан Видель сказал:

— Первый, кто только выйдет из рядов, будет застрелен.

Пришлось остаться.

Дело происходило между одиннадцатью и двенадцатью часами дня. Я никогда в жизни не забуду того, что я видел. Пальба шла справа и слева. Противник наступал. Несколько пуль уже просвистели над нашими головами. Со стороны пригорода нам виднелись пруссаки, сцепившиеся врукопашную с нашими солдатами. Около моста начали раздаваться ужасные крики. Всадники, чтобы расчистить себе дорогу, ударяли пеших саблями, им отвечали ударами штыков. — Спасайся кто может! Каждую минуту кто-нибудь срывался с моста и, ища опоры, увлекал за собой еще пятерых или шестерых.

Крики, сумятица, пальба, вопли падающих усиливались с минуты на минуту. Казалось, не может быть зрелища более ужасного. Вдруг раздался громовой удар, и первая арка моста обрушилась вместе со всеми людьми. Сотни солдат погибли, множество было искалечено, раздавлено, завалено камнями моста.

Раздались крики о злом умысле, о предательстве: «Мы погибли!.. Нас предали!» Слышны был только эти ужасные, непрекращающиеся вопли. Одни в безумном отчаянии повернулись назад и ринулись на врага, словно ослепленные ненавистью дикие звери, помышляющие лишь о мести. Другие стали ломать свое оружие и проклинать небо и землю. Конные офицеры и генералы бросились в реку, чтобы перебраться вплавь. Многие солдаты последовали их примеру и в спешке даже не сняли ранцев.

Накануне я видел много трупов в реке. Но то, что увидел теперь, было еще ужаснее. Несчастные солдаты дрались друг с другом, цеплялись один за другого. Река была полна людей, на поверхности воды виднелись лишь головы и руки.

В это мгновенье даже сам капитан Видель, который своим хладнокровием и выдержкой поддерживал у нас дисциплину, пришел в замешательство. Он вложил саблю в ножны и со странным смехом повторял:

— Ну, теперь все. Теперь точно крышка!

Я дотронулся до его плеча, и он, обернувшись, ласково спросил:

— Что тебе надо, юноша?

— Капитан, я пробыл четыре месяца в лейпцигском госпитале и часто купался в Ольстере, я знаю здесь брод.

— Где?

— Выше моста, десять минут хода.

Он выхватил саблю и заревел громовым голосом:

— За мной, ребята! А ты, давай, шагай впереди!

Весь наш батальон — в нем насчитывалось теперь всего двести человек — так и хлынул за нами. Сотня солдат других полков, видя, что мы движемся так уверенно, пошла вместе с нами, хотя и не знала, куда. Австрийцы были уже совсем близко.

Я шел по дороге, где мы с Циммером гуляли в поле. Тогда здесь цвели цветы.

По нам открыли огонь, но мы не отвечали. Я первым вошел в реку. За мной двинулся капитан Видель и другие — попарно. Вода доходила нам до плеч, так как река разлилась от осенних дождей. Несмотря на это мы перебрались благополучно: никто не утонул, и мы сохранили почти все свои ружья.

Перейдя на другой берег, мы двинулись прямо через поля и затем повернули к Линденау.

Шли молча. Временами всматривались вдаль, на ту сторону Эльстера, где все еще продолжалась битва. Долго глухой шум и яростный рев канонады долетал до нас. Эти звуки заглохли только тогда, когда мы добрались до бесконечной движущейся линии войск, обозов и пушек. Шум колес и гул голосов заглушали выстрелы.

Мы боролись одни против всех народов Европы и были разбиты. Мы были подавлены численностью и погублены изменой наших союзников. Я должен рассказать вам теперь о бедствиях отступления, и для меня нет ничего тяжелее этого.

Пока французы двигались вперед и надеялись на победу, они действовали сообща и были объединены друг с другом, как пальцы одной руки: воля командиров была законом для всех. Все сознавали, что без дисциплины нет успеха. Когда пришлось отступать, каждый солдат начал полагаться лишь на свои собственные силы и перестал подчиняться команде. И вот эти гордые французы, с радостью шедшие навстречу врагу, уже бредут как попало во все стороны. Те, кто недавно дрожал при их приближении, приходят в себя, становятся дерзкими и по двое, по трое нападают на одного, как вороны на упавшую лошадь.