– При чем здесь я? Лечила Селинт.

В карих глазах его собеседника появилась новая эмоция – к боли, грызущей тело, похоже, прибавились еще и душевные раны:

– Она… была не здесь… А там… Со своей… учительницей… Просто наблюдала… Но…

Фраза так и осталась неоконченной, но и без этого было понятно, что имел в виду Сьер: Селинт наблюдала за «проверкой дара». Кенниг честно попытался припомнить, участвовал ли он когда-нибудь при подобном «развлечении», но вопрос к памяти так и остался без ответа. И Винтара это почему-то очень обрадовало.

Впрочем, сказать он ничего не успел. Пленник собрал свои силы и, резко отстранившись от стены, выдохнул:

– Я только хочу узнать… Почему вы не дали мне умереть?!

Если Винтар и думал ответить на вопрос, то колдун сделать этого просто не смог. На короткую фразу, буквально выкрикнутую пленником, ушли все его силы – юноша побледнел и вновь оперся на стену. На лице выступили капли пота, а по телу, покрытому еще не до конца зажившими ранами, прошла судорога. Адельмар закусил губу, явно сдерживая крик… А затем закатил глаза и начал крениться набок.

– Кровь Единого! – Кенниг рывком распахнул дверь в коридор: – Бертвальд!

По коридору гулко застучали каблуки сапогов, и в камеру влетел перепуганный травник:

– Звали?! – выпалил он.

– Займись им! – Ледяной колдун мотнул головой в сторону неподвижного Адельмара. – Живо!

И без того бледное лицо парнишки побелело еще сильнее. Он рухнул на колени рядом с неподвижным пленником и принялся копаться в брошенной на пол сумке:

– Это не то… Это не то… Да где же эта горечавка?!

Винтар склонился над ним:

– Если он подохнет…

Кажется, травник уже устал бояться:

– Знаю, я следующий, – огрызнулся он, не прекращая рыться в сумке.

Винтар окаменел.

А затем медленно развернулся и вышел из камеры. Кажется, кто-то начинал сходить с ума. И вероятней всего, это были не травник с пленником…

И, уже выйдя в коридор, колдун понял, что у него так и нет ответа на вопрос пленника. Впрочем, гораздо важнее было то, что из этого вопроса вытекал новый: почему Аурунд так хотела его смерти? И ответа на него тоже не было.

* * *

Припадок закончился с полчаса назад, а Мадельгер все сидел у выхода, не в силах справиться с дрожащими руками. В голову вновь и вновь лезли воспоминания о способностях ведьмы, о тех ранах, что она может нанести, лишь слегка прикоснувшись к тебе. Наконец сердце перестало колотиться в горле перепуганной птицей, и незадачливый ландскнехт прикрыл глаза, пытаясь справиться с другими проблемами. Огненный ком, застрявший в районе солнечного сплетения, и не думал исчезать. Казалось даже, что он каждое мгновение только растет, заполняя собой все внутри. И с этим нужно было что-то срочно делать.

Лжемонах оглянулся по сторонам, и взгляд упал на стоящий на подносе кувшин с ломтем хлеба сверху – кажется, обед решили сегодня сделать чуть попроще.

Хлеб сейчас был не нужен – голода мужчина пока не чувствовал, а вот кувшин… Наемник осторожно, не вставая, подтянул к себе тяжелый сосуд и, прикрыв глаза, поднес к губам, стараясь не смотреть на булькающее в корчажке молоко.

Сколько он себя помнил, он боялся воды. Точнее, нет, не так. Обычной водобоязни – той, от которой собаки кусаются, а люди погибают за несколько месяцев, у него не было. Проблема была в другом – Мадельгер просто не мог смотреть на жидкость. Причем на любую. От одного взгляда на плещущуюся воду к горлу подкатывал ком и начинала кружиться голова. Те пару раз, когда наемник напивался до порхающих по комнате зеленых скримслов – слишком уж тошно было на душе, чтоб воспринимать окружающую действительность на трезвую голову, – ему приходилось делать это с закрытыми глазами.

Прежде чем начало слегка отпускать, пришлось выпить треть кувшина, не меньше. Наконец мужчина отставил в сторону сосуд и открыл глаза.

Ведьма по-прежнему не шевелилась: чуть вздымалась грудь под рубахой из каменного льна, на бледном лице багровела россыпь пятен – следов, оставшихся после попытки огненного духа вырваться на свободу: изгонят – все пройдет, не изгонят – покраснения будут наименьшей проблемой.

Вопрос, правда, упирался в то, что изгонять было некому.

Да, монахи умели изгонять саламандр. Но в замке ведь сейчас не было монахов! А признание, что ты нацепил чужую рясу, – сейчас, да и вообще, – равнялось самоубийству.

Конечно, у Оффенбаха были некоторые храмовые знания, но их было явно недостаточно для того, чтобы изгнать огненного духа. Для сотворения такого ритуала именем Единого требовался как минимум постриг, а у Мадельгера чего не было, того не было. И не сказать, что он, до недавнего времени, очень по этому поводу горевал.

Впрочем, сейчас у незадачливого ландскнехта появилась еще одна проблема. Селинт. А точнее, тот факт, что она, называясь одним и тем же именем, фактически вела себя как два разных человека. Нет, можно, конечно, предположить, что она просто паясничает… Но зачем ей это?

Предположим, что она, пользуясь тем, что нынешний лорд не знает, кто она такая и какое имеет отношение к госпоже Аурунд, притворяется несчастной безобидной девицей. Предположим даже, что она сперва не узнала Мадельгера и продолжила играть свой спектакль. Но зачем ей после этого, узнав его, раскрывать, кто она такая? Зачем столь явно угрожать? Не проще ли было до конца притворяться обычной крестьянкой, в надежде что ландскнехт поможет ей выбраться наружу?

Нет, конечно, наличие саламандры накладывает отпечаток на личность хозяина – это Мадельгер прекрасно знал, – но огненный дух живет сам по себе, а его носитель – сам по себе. Стихиаль пламени пытается вырваться. Посмотреть на человеческий мир чужими глазами, ощутить прикосновение ветра человеческой кожей, попробовать на вкус воду, но человека в этот момент бьет и корежит. А потом дух снова засыпает на какой-то момент, и с его носителем можно поговорить… Как это было сейчас…

Но не объясняло это, не объясняло, почему она ведет себя так, словно здесь сейчас находятся два разных человека – безобидная крестьянка и помощница Аурунд Великой. А это значило только одно – огненный дух тут ни при чем.

* * *

Пять лет назад

Эта идиотская идея пришла Мадельгеру в голову на третий месяц его злоключений. Позже, размышляя, как он вообще решился на такое, ландскнехт не мог это объяснить ничем, кроме временного помутнения рассудка, да и вообще, иначе как дуростью не называл. Но тогда, на службе у ведьмы, когда каждый день чувствуешь, как ошейник буквально жжет кожу, а проходя по коридорам замка, вынужден смотреть в откровенные и насмешливые глаза Селинт… На тот момент эта идея казалась самым простым выходом из сложившейся ситуации.

Мадельгер решил посмотреть на огонь.

Жить ему уже не хотелось, а муки, испытываемые, когда огненный дух гуляет по твоему телу… Да – именем Единого! – проще помучиться один месяц, чем неизвестно сколько влачить рабское существование, служа ведьме. Плюс, вырвавшийся на свободу стихиаль сможет нанести такие разрушения, что месть можно будет считать полностью свершившейся.