В самом начале октября 1846 года Мортону приходит идея добавить в эфир парфюмерную отдушку. Как я уже упоминал, он давно уличил себя в своей же слабости – любой опытный химик или врач без труда опознает характерный эфирный запах, исходящий от его препарата, и вот он сделал попытку перебить этот запах. После всех приготовлений, репетиций, долгих и утомительных экспериментов он отправился в центральную бостонскую больницу к профессору Джону Коллинзу Варрену.

Также он навестил доктора Бигелоу, первого помощника Варрена, его преемника и последователя. Закалка и достойное лучшего применения упрямство сослужили Мортону огромную службу – они сделали то, что после провала экспериментов с наркозом в январе 1845 года могло показаться совершенно неосуществимым. Ему удалось побудить Бигелоу, тогда еще молодого, рвущегося к научным свершениям хирурга, а с ним и Варрена, отпускавшего саркастические ремарки скептика, предпринять второй эксперимент с наркозом в операционном зале бостонской Общей больницы.

Четырнадцатого октября 1846 года Мортон получил оттуда письмо, подписанное Хейвардом. В письме он прочел следующее: «Уважаемый господин, по поручению доктора Джона Варрена я приглашаю Вас приехать в больницу в пятницу утром, к десяти часам, чтобы на пациентах, чья операция намечена на эту дату, продемонстрировать действенность изобретенного Вами средства, которое, как Вы утверждаете, понижает чувствительность к боли».

Слова «изобретенного Вами средства…» лишний раз доказывают, с каким претензиями Мортон явился к Бигелоу и Варрену.

К моменту получения письма от Хейварда Мортон уже успел испробовать эфир на множестве пациентов, которые хлынули в его клинику, начитавшись газет. В двух случаях операции окончились неудачей. Однако это не произвело на Мортона никакого впечатления, поскольку он был куда крепче Уэллса. Напротив, это подтолкнуло его к выводу, что ему не стоит скупиться и стоит давать больше эфира в каждом из случаев.

В чрезвычайной спешке он заказывает в мастерской стеклянный сосуд, в который предполагается поместить большую, пропитанную эфиром губку. Горлышко сосуда должно быть размещено во рту пациента. Пациент должен был вдыхать пары из горлышка вместо того, чтобы прижимать ко рту платок. В тот самый день, когда пришло письмо от Хейварда, доктор Гулд, в доме которого остановился Мортон, предложил ему оснастить отверстие сосуда отвинчивающимся вентилем, который мешал бы выдыхаемому пациентом воздуху проникать обратно в сосуд, тем самым увеличивая концентрацию эфира и усиливая действие его паров. И вот она, новая случайность, вот он, новый совет постороннего человека, которые в последнюю минуту перед решающим событием пришли на помощь Мортону. Мортон поспешил к бостонскому изготовителю инструментов Дрейку, чтобы к пятничной демонстрации в Общей больнице получить «эфирный сосуд» усовершенствованной конструкции.

Шестнадцатого октября, в половине десятого утра, за полчаса до начала ответственного эксперимента, этот сосуд все еще не был готов.

Когда я сидел на скамейке под куполом операционной и слушал, как Варрен докладывал о клинической картине Гилберта Эббота, страдающего, как мы помним, от опухоли на шее, Мортон все еще дожидался в мастерской Дрейка. Он призывал его поторопиться. Он буквально вырывал у него инструменты, когда он закончил работу. Это случилось приблизительно в 10 часов. Сразу после того он выбежал на улицу и стремительной походкой зашагал по улицам, встретил по пути Эбена Фроста, и, задыхаясь, они вместе влетели в операционный зал, как раз когда Варрен произносил вошедшие в историю слова: «Раз уж доктор Мортон не соизволил прийти, надо полагать, его задержали другие дела».

Но судьба и удача оказались на стороне Мортона.

С самых первых секунд они привнесли в его появление привлекательный драматизм, и ему уже не нужно было применять дополнительных актерских приемов – драма разыгралась сама собой: глубокий обморок Гилберта Эббота, безболезненная операция, первая в мировой истории и оттого великая, тишина у операционного стола, отсутствие криков и мук. И после осознание неоценимого значения этого открытия для медицины и почти рассеянные слова Варрена: «Уважаемые господа, это не надувательство».

Судьба и счастливый случай, оба из которых вероломно предали Уэллса, стоявшего некогда на том же самом месте, до последней секунды сопровождали упрямого Мортона, одержимого жаждой богатства и славы. Следом за Гилбертом Эбботом они послали ему больного туберкулезом, слабого, неспособного сопротивляться и потому легко поддавшегося действию эфира человека, в то время как Уэллсу был уготован тучный, пышущий здоровьем пациент, который даже полвека спустя поставил бы в тупик своих наркотизаторов.

Мортон поклонился, с торжествующим видом оглядев переполненные трибуны. Этим вошедшим в историю утром шестнадцатого октября я и сам всем сердцем радовался его триумфу.

На следующий день, семнадцатого октября, в той же больнице был поставлен второй эксперимент. Мортон дал наркоз женщине, с плеча которой предстояло удалить опухоль. И эта операция прошла успешно.

Врачи укоряли Мортона за его поступок. Ведь в медицинских кругах совершенно не принято делать достоянием одного-единственного человека рецепт препарата, который имеет фундаментальное значение для всего человечества, который может произвести революцию в хирургии.

Но Мортон был непреклонен. Он начинает спешно искать лазейки, которые могли бы заставить его «тайну» приносить верный коммерческий доход. Он в полной мере осознает, что во всей этой истории ему принадлежит отнюдь не второстепенная роль – ведь именно он впервые в истории убедительно доказал, что обезболивание – не шарлатанство, тем самым завещав наркоз всему медицинскому сообществу. Но он знает, что единственным первооткрывателем самого принципа является не кто иной, как Уэллс – если, конечно, мы на время забудем о сопричастности Джексона, – и что рано или поздно Уэллс еще заявит о своих правах. Мортону, однако, хотелось надеяться на добродушие и скромность Уэллса, поэтому девятнадцатого октября он предпринимает сомнительную попытку уговорами и посулами ввести Уэллса в заблуждение: Мортон хотел, чтобы он отказался от претензий на собственное изобретение и от участия в собственной судьбе. «Уважаемый господин, – писал он девятнадцатого октября в Хартфорд, – этим письмом уведомляю Вас о том, что мне удалось изобрести препарат, вдохнув который, человек погружается в глубокий сон. Для этого требуется всего несколько секунд, а продолжительность сна может быть выбрана произвольно. В описанных условиях становятся осуществимыми как серьезные хирургические вмешательства, так и зубные операции без какого-либо вреда для пациента. Я уже затребовал патент на свое изобретение и отправил представителей, чтобы при случае они могли за определенную плату передать мое авторитетное право другому человеку или целой области, штату или даже государству. В связи с чем мне хотелось бы знать, не желаете ли Вы посетить Нью-Йорк и другие города, чтобы получить все причитающееся Вам. Я уже опробовал мою смесь при более чем ста шестидесяти операциях по удалению зубов, мне предложили провести демонстрацию в Массачусетс Дженерал Хоспитал, где мое средство было испробовано на нескольких пациентах и имело успех во всех без исключения случаях. Профессоры Варрен и Хейвард дали мне письменные подтверждения. Во время моей демонстрации трибуны операционного зала были переполнены. На случай если Вам хотелось бы знать более мелкие подробности, вместе с этим письмом высылаю Вам также вырезки из местных газет…»