Цезарь, первый римский правитель, согласно одной весьма спорной легенде, был извлечен из лона своей матери посредством кесарева сечения, поэтому позже утверждали, что его имя будто бы происходит от латинского «caesus», что можно перевести как «вырезанный»… И поскольку впоследствии слово «цезарь» стало обозначать «правитель», возникло понятие «кесарево сечение». Но легенда о том, что Цезарь был «вырезан» из живота своей матери, совершенно не доказывает, что римляне владели техникой этой операции и успешно ее применяли.

Кесарево сечение в одном из африканских племен Киахуры (область Уганды, Восточная Африка) летом 1879 года.

Рисунок принадлежит английскому исследователю и путешественнику Р. У. Фелкину, ставшему свидетелем этой операции

С достоверностью можно установить только то, что в древние времена, вплоть до самого конца Средневековья, практиковали оперативное изъятие умерших при родах младенцев из живота матери. Решающий голос в этом вопросе принадлежал католической церкви. Священники потребовали сделать все возможное, чтобы покрестить всех без исключения детей. Они склонили императора к принятию lex regia, который запрещал погребение умершей женщины, скончавшейся в тщетных родовых муках, до того, как из ее нутра будет извлечен мертвый младенец, которого предписывалось покрестить.

К наступлению эпохи Ренессанса с ее свежим взглядом на жизнь среди старых рукописей начинают появляться новые – о применении техники «кесарева сечения» для еще не завершившихся родов. Так, в 1581 году в Париже появляется первое пособие по проведению операции кесарева сечения. Его составителем выступил Франсуа Руссе, придворный хирург герцога фон Савуайен и теоретик нефротомии. Он был первым, кто описал технику кесарева сечения, подходившую, по его разумению, для еще борющейся за жизнь матери. Руссе рекомендовал ее применение при родах слишком крупных младенцев, близнецов, умерших еще до рождения детей и при непреодолимой узости родовых путей. Само понятие «узкие родовые пути» впервые появилось именно в его книге и быстро получило широкое хождение. Руссе предлагал делать на животе один непрерывный разрез с левой или правой стороны. Он писал, что боль от такого разреза существенно слабее тех мук, которые переживает лежащая в схватках роженица, тщетно пытаясь заставить ребенка появиться на свет естественным путем. Он предлагал вскрыть брюшную и маточную стенки роженицы, вынуть руками ребенка и плаценту, а после закрыть брюшную полость несколькими стежками и пластырем. Он объяснял, что разрез на матке женщины зашивать не стоит, поскольку мышцы, выталкивающие плод, настолько упруги, что могут самостоятельно удерживаться в сомкнутом состоянии. Он утверждал, что во время операции исключены кровотечения, поскольку за долгое время беременности ребенок вобрал в себя всю материнскую кровь, которая могла находиться в матке. Остальное же превращалось, по его убеждению, в молоко. Целое столетие пособие Руссе оставалось единственной книгой, к которой в обстоятельствах крайней нужды могли обратиться врачи. Однажды прибегнув к этому практическому руководству, они пришли к закономерному выводу, что сам Руссе никогда не пользовался им, то есть никогда не делал кесаревого сечения, хотя, вероятно, не раз наблюдал за подобными операциями. Теоретик со скудными познаниями в области анатомии и физиологии запустил кровавую вереницу, сделав кесарево сечение живота живой еще женщины популярным методом, неизбежным последствием которого была смерть матери. За ничтожным количеством случайных исключений.

Французский хирург Леба де Муллерон сделал открытие, которое дало ему обильную пищу для размышлений. При вскрытии трупов женщин, умерших вследствие кесарева сечения, он заметил, что рана на матке, вопреки тому, что утверждал Руссе и во что беспрекословно верили на протяжении двух столетий, ни в коем случае не затягивается за счет одной только упругости маточной мускулатуры. Напротив – она зияла. В отдельных случаях в результате обильных кровотечений из рассеченных сосудов матки вся брюшная полость заполнялась кровью, что и убивало прооперированную в считанные часы. Хотя врачи продолжали считать, что внутренние органы находятся под защитным покровом сшитой снаружи брюшной стенки. Однако значительно чаще Леба обнаруживал потоки гноя, которые беспрепятственно проникали из незакрытой матки в брюшную полость и вызывали серьезнейший перитонит, во всех случаях без исключения приводивший к смерти. Леба стал первым в медицинской истории человечества, кто усмотрел в открытой маточной стенке опасные предпосылки инфекционного заражения, а потому предпринял попытку наложить на нее швы. Но его ждало новое потрясение. Ему не удалось изобрести ни одного такого шва, который мог бы выдержать послеродовые схватки. Его тонкие, завязанные на простой узел нитки непременно рвались, как только матка начинала энергично сокращаться в послеродовых схватках. Раны оставались столь же безобразными, и Леба сдался.

Эдоардо Порро была очень хорошо знакома эта история кесарева сечения, и в тот самый день, когда Порро осматривал Джулию Коваллини, он вспомнил о ней еще раз. Он очень давно примкнул к той категории хирургов, которые предпочитали не полагаться на судьбу, а действовать даже в тех многочисленных случаях, когда пациентке угрожала смерть от гнойной лихорадки. В течение уже нескольких лет он искал объяснение этим профессиональным провалам, универсальный закон. А поиски его начались с того самого момента, когда он впервые сделал кесарево сечение женщине в надежде спасти ее. Его первая пациентка умерла от нагноения и воспаления перитональной оболочки.

Порро также изучил старинные записки Леба. Он стал задаваться вопросом: разве Леба был не прав? Разве не присягнул и вправду теоретик Руссе на верность чудовищнейшей ошибке, предположив, что освобожденную от бремени матку с зияющей на ней раной можно вот так, не наложив тугих швов, без колебаний оставить в брюшной полости, стенки которой он предлагал зашить? Разве не было ужаснейшим заблуждением считать, что мышцы матки без посторонней помощи способны удерживать края раны плотно прижатыми друг к другу? Ведь эти шарлатанские проповеди Руссе на веру принимали почти все европейские врачи на протяжении почти трех сотен лет.

Целый год все эти вопросы и мысли не шли у Порро из головы. Если рассеченная матка и есть причина смерти, то как оградить брюшную полость от смертоносного влияния, которое она таит в себе? И если все же не найдется никакой возможности запереть эти «ворота смерти», какой же тогда остается путь к спасению? Поиски этого пути очень долго не оставляли Порро. Вновь и вновь его охватывал страх: он боялся так никогда и не решить этой задачи, понимая, что необходимость в новом методе давно назрела, и предвидя, какие радикальные последствия может иметь его создание. Невозможно было представить, чтобы оно ускользнуло от него. Если были заведомо напрасны попытки устранить предполагаемую причину смерти, может, можно было, сделав кесарево сечение, полностью ампутировать матку, чтобы обезопасить мать?

Но такой выход из положения был довольно жестоким и даже пугающим, ведь ампутация матки означала бы, что прооперированная женщина будет навсегда изуродована, и ни один врач на свете не сможет этого исправить. Долгие годы Порро боролся со своей совестью. В конце концов он принял решение: если он станет свидетелем еще одной смерти роженицы, которая за неимением лучшей альтернативы была прооперирована по старой методе, он сделает шаг в направлении нового метода. Он знал, что рано или поздно настанет час, когда у него не будет времени для колебаний. Порро стоял на границе, за которой, возможно, его ждало избавление, но возможно, и громогласное низвержение его идей и осуждение современников. Порро остался наедине со своей совестью и своим Богом. Он сбежал и укрылся от мира на три долгих недели, и каждый день он напрасно ждал Божьего знака, без которого не решался приступить к осуществлению своего замысла.