Он потер руки, согревая их. Ему казалось, что он уже пустил здесь корни.

— Ладно, я, пожалуй, пойду. И последнее, Йон. В округе пропало много домашних животных.

— Вы это уже говорили, шериф.

— Смотри в оба, и если что-нибудь заметишь, дай мне знать, идет? Я тоже займусь этой проблемой. Мы же не хотим, чтобы исчезновения продолжались? Ты и я, нам обоим надо быть особенно бдительными.

Двое мужчин сверлили один другого угрожающим взглядом, две пары пустых зрачков вперились друг на друга.

— Можете на меня рассчитывать, — неохотно выдавил Йон.

Джарвис, привыкший устанавливать со всеми тактильный контакт, не наградил Йона дружеским похлопыванием по плечу, у него даже не было такого желания, словно малейшее прикосновение к мальчику его напрягало. Повернувшись спиной к подростку, он направился к своему пикапу, не заметив, что за окном фермы Ингмар не пропустил ни секунды из их встречи.

Обратно Джарвис ехал осторожно, но все же дважды чуть не съехал с дороги и не угодил в кювет. Ему осточертели бесконечные зимы, осточертел холод, пробиравший до костей. Зима создавала одни проблемы. Вот уже много лет — исключительно с ноября по март — он мечтал перебраться на юг, хотя знал, что слишком любит свой город, чтобы навсегда его покинуть, и только пять холодных месяцев заставляли его задумываться об отставке, однако он до сих пор не мог сделать решающий шаг. У него болели суставы, каждое утро ломило спину, а шея становилась столь же несгибаемой, как дух участников пикета, возглавляемого лично Джимми Хоффа[6]. Поэтому он больше всего любил ощущать нежное солнечное тепло на своей коже и лениво греться под легким теплым ветерком, сидя в кресле-качалке и зажав между коленей банку рутбира. Он создан для юга, для Аризоны или Флориды, хотя, на его взгляд, во Флориде лето излишне влажное. Да, в один прекрасный день он должен решиться, послать все к черту и, взяв с собой Рози, уехать в Феникс или Талахасси, даже если жена и слышать об этом не хочет. Для нее вся жизнь сосредоточена здесь, невзирая на не самый лучший климат. Именно она всегда отказывалась обсуждать, как они, выйдя на покой, переберутся в теплые широты. Учитывая, что настанет день, когда встанет вопрос о его отставке, он понимал, что придется выбирать между зимами округа Самнер и женой или же заставить свою упрямую голову уступить.

Джарвис Джефферсон вцепился в руль, от его дыхания на ветровое стекло летели крошечные льдинки, и последние километры, отделявшие его от дома, он ехал, кляня снег на чем свет стоит. Со всеми дорожными происшествиями, случившимися из-за снега, у Дуга и Беннета никогда руки не дойдут до интересующего его дела.

Когда он переступил порог кухни, его жена сидела и, слушая по радио рассказы по комиксам Марвел, чистила на пластиковой скатерти картошку. Она подняла на него глаза, и ее улыбка навсегда прогнала все зимы мира.

Долгое время Йон Петерсен считал, что зима, в которую ему исполнилось пятнадцать, стала самой горячей за всю его короткую жизнь. Он навсегда запомнил то утро, когда они с шерифом разговаривали, глядя друг другу прямо в глаза. Тогда он почувствовал странную дрожь, взрывную смесь страха и удовлетворения от сознания того, как легко лгать даже тем, кто воплощает в себе власть в стране. Изворачиваться, чтобы не угодить в ловушку, доставляло не меньшее удовольствие, чем та минута, когда он, чувствуя полный контроль над лежащей под ним девушкой, расстегивал штаны и доставал свой член. Он всегда предвкушал именно этот краткий переходный момент. Предвкушал задолго. Ибо, в конечном счете, все остальное не поднималось до той высоты, на которую он рассчитывал. Ему ни разу не удалось вновь испытать абсолютное наслаждение, какое доставил ему зад его тетки Ханны. Ни у кого, кроме нее, не было такой киски, что горячее, чем ад.

Через несколько недель Йон бросил школу, поняв, что система несовершенна и не приспособлена для таких уникальных детей, как он, однако деду он сообщил об этом, только когда получил работу у Моу, в отделе разделки мяса, расположенном в глубине магазина. Его обязанности заключались в том, чтобы, явившись рано утром, помогать разгружать туши и потом разделывать их под присмотром мясника Каспера Ван Дилоу, а еще мыть инструменты, колоды и плитку, от пола до потолка. Но больше всего ему нравилось, когда Каспер бросал ему бейсбольную биту и приказывал «дубасить тухлятину». Йон становился напротив висевшей на крюке туши и с приглушенным стуком колотил ее плоть до тех пор, пока пот не начинал стекать ему на пятки, пока он окончательно не выдыхался и его не начинало шатать от изнеможения. Каспер утверждал, что мясо, хорошо размягченное от ударов, — это его маленький секрет, позволяющий делать лучшие гамбургеры в округе. И почти всегда с заговорщической улыбкой добавлял: «К счастью, это не работает с женщинами!», и тут же разражался жирным смехом, очень интриговавшим Йона. Мальчик не имел себе равных в отбивке мяса, только он вкладывал в этот процесс как душу, так и страсть. Но больше всего ему нравился сухой хлопок, раздававшийся при столкновении деревянной биты с лоснящейся шкурой. В такие минуты он слышал эхо, доносившееся откуда-то снизу, из-за туши, звук чуть более жирный, более тяжелый, практически не отражавшийся от металлических стен холодной комнаты, звук, в котором он слышал, как образуются кровоподтеки, микроскопические разрывы мускулов, как лопаются от ударов сотни крошечных прожилок, угадывал всю ту невидимую работу, которую эхо, повторявшее этот звук на протяжении несколько долгих минут, превращало в навязчивую музыку. Благодаря мясным тушам Йон несколько месяцев подряд освобождался от давления. Оно могло накапливаться произвольно, сколько ему угодно, но он научился от него избавляться и даже выигрывать при переходе.

Однажды перед самым началом лета Йон все же зашел в школу на праздник по случаю окончания учебного года. Пришел посмотреть на тех, с кем расстался семь месяцев назад, еще раз посмеяться над преподавателями, но главное, потому что знал, что там подают очень вкусные пирожные и сладкий фруктовый сок, причем совершенно бесплатно. Вручали различные призы: за товарищество, спортивные достижения, награды по разным предметам, а также главную премию — «Почетный ученик года», которую получал тот, чей средний балл оказался самым высоким. Йон никогда не мог претендовать на награды, «потому что система дрянная», повторял он любому, кто хотел его слушать.

В этом году почетную медаль завоевал Ричард Бочетти, «сынок итальяшки», как говорили Йон и другие столь же мало утонченные мальчишки. Парень он был неплохой, Йон его хорошо знал, потому что учился с ним в одном классе. Ричард даже предлагал ему свою помощь, думая, что Йон плавает по математике и по английскому, но потом понял, что тот запустил большую часть предметов. Но Йон был слишком горд, чтобы принять помощь, к тому же, учеба его не интересовала. Ричард же, воспринимавший школу всерьез, раздражал его своими идиотскими речами, утверждая, что учеба является «единственным социальным трамплином, достойным этой страны». В общем-то он был славным парнем, Йон не мог этого отрицать, однако он немного надоедал своим наивным стремлением всегда видеть стакан наполовину полным и желанием внушить всем надежды на успех. Единственный, но оглушительный провал он потерпел на почве ухаживания за девчонками. Благодаря безупречной стрижке, очкам в толстой оправе и идеально отглаженным рубашкам он больше напоминал ирландцев, выдрессированных на поступление в престижный университет Восточного побережья, чтобы затем сделать блестящую политическую карьеру, что стало модным в последнее время, нежели сына итальянских иммигрантов, воспитанного в затерянной деревушке. Ричард не имел ни чувства юмора, как его отец, ни обаяния, как его мать, и в плане ухаживания его страх граничил с неврастенией. Но в тот день, увидев его в самом лучшем блейзере, гордым и сучащим ногами от нетерпения в ожидании, когда его позовут на сцену, Йон догадался, что Ричард уже пользуется успехом у женского пола. Потому что девчонки похожи на мошек, всегда летящих на свет, рискуя обжечь крылышки и окончить жизнь обгорелой карамелькой, думал он, презрительно кривя губы. Это сильнее их: когда какой-нибудь мужчина вырывался вперед, даже совсем чуть-чуть, их это раззадоривало, словно детвору сочные яблоки на ежегодной ярмарке в Вичите.