— Правильно. Датировка по пыльце. Ее есть смысл проводить, когда предмет только что вынут из земли, хотя полированный металл в любом случае содержит мало пыльцы. Теперь же, сто лет спустя, такой анализ ничего не даст.

— Углерод-четырнадцать? — предложила Дебора.

— Для датировки по радиоуглероду требуется отломить кусочек от маски, — сказал директор музея. — Это неприемлемо: во-первых, потому, что нет достаточных оснований подвергать экспонат таким разрушающим испытаниям, и, во-вторых, потому, что золото не очень подходит для такого анализа. Если плавка шла с древесным углем и немного углерода проникло в металл, тогда, возможно... И все равно результаты будут сомнительными.

— А датировка по гелию?

— Возможна в будущем. — Попадреус серьезно кивнул: — Нам нужно быть более уверенными в точности методики и в том, что это не повредит самой маске.

Он бросил на Дебору проницательный взгляд:

— Для человека, не заинтересованного в доказательстве того, что маска поддельная, вы задаете много вопросов.

Дебора улыбнулась:

— Профессиональное любопытство. Как куратор куратору.

— Хорошо, — улыбнулся он в ответ. — Расскажите мне о вашем музее.

Дебора рассказывала о большом каменном томагавке и вообще о новой экспозиции, посвященной племени крик, о передвижной Кельтской выставке, которая должна скоро прибыть, а Попадреус кивал, улыбался и старался выглядеть заинтересованным, даже пораженным. Дебора, конечно, посмеивалась над собой. Да и как иначе — в таком-то разговоре перед такими-то экспонатами?

Через несколько минут, движимая растущей неловкостью из-за того, что она так гордится музеем «Друид-хиллз», неловкостью, которую не могло рассеять его вежливое ободрение, она вернулась к теме микенского золота:

— Позвольте мне задать еще один вопрос.

— Пожалуйста.

— Если эта маска подлинная, есть ли, по-вашему, шансы, что Шлиман раскопал еще одну маску вроде этой, которую никогда не показывали на публике?

Позже, когда у нее появилась возможность подумать на досуге, Дебора решила, что лицо грека было похоже на большой дом с освещенными окнами, обещающими, что внутри ждут лампа и камин. Потом она задала вопрос, и шторы опустились. Мгновение Попадреус просто смотрел — то ли на нее, толи сквозь нее.

— Очень маловероятно. Не представляю, как такое могло бы случиться. — Он посмотрел на часы и улыбнулся, однако настороженная, искусственная улыбка не достигла темных леденцовых глаз. — А теперь, простите, мне придется вас покинуть. Нужно уделить внимание работе. Желаю вам, — на его лицо вернулось подобие прежней улыбки, — приятного путешествия. И, — добавил он, поворачиваясь к ней спиной, уже сделав несколько шагов прочь, — пожалуйста, приходите еще. Назовите свое имя на входе, и с вас не возьмут плату.

Дебора смотрела ему вслед, пытаясь понять, что в ее словах заставило директора так ясно расстроиться и столь поспешно отступить.

По дороге из археологического музея Дебора остановилась у киоска на обочине и купила ярко-желтый рюкзак — весь ее багаж на данный момент. Потом зашла в самый недорогой с виду магазин, какой смогла найти, и набила рюкзак одеждой, смутно удивляясь, не означает ли это, что она намерена провести здесь больше двух дней. Она купила футболки, шорты, хлопковое белье, довольно откровенный купальник, который, возможно, был маловат, и длинное белое платье из мягкой воздухопроницаемой ткани — наверное, муслина. Оно выглядело очень греческим, или по крайней мере Дебора по невежеству решила, что оно очень греческое в классическом смысле. Здесь все женщины выглядели типично европейскими: молодые — модно-яркие, вызывающие мысли и о щегольстве, и о милой сексуальной наивности; старые — в нелепых шалях поверх бесформенных черных платьев, в которых, вероятно, они чувствовали себя как в персональных микроволновках. Дебора надеялась, что покупки помогут ей смешаться с толпой. Как оказалось, зря. Она была выше всех — и мужчин, и женщин, — и почти все время чувствовала бесцеремонные заинтересованные взгляды.

На улице Фемистоклеус Дебора нашла большой книжный магазин с хорошим выбором путеводителей и исторических исследований на английском языке. Купила несколько монографий по археологии и искусству, некоторые из которых видела на полках Ричарда, и двухтомник в мягкой обложке — «Мифы Древней Греции» Роберта Грейвса. После музея в голове возникла каша из классических сюжетов, заставившая ее четко осознать, сколько всего из Гомера, Эсхила и Еврипида она позабыла или никогда не знала. Предстояло наверстывать.

Когда она вернулась в гостиницу, шел уже пятый час. Дебора устала и проголодалась. Очень тянуло отправиться прямо в постель, но надо было перекусить, да и книги манили, как неразвернутый подарок. Часа полтора она читала, потом быстренько приняла душ, надела что-то из новой одежды и снова вышла в сухую пыльную жару, прихватив пару книг с собой.

От площади Синтагма она прошла по Эрмоу и вышла на Плаку, в недавно отреставрированный турецкий центр старого города. Здесь можно было забыть об афинских машинах и бетоне. Вдоль мощеных улочек стояли дома в неоклассическом стиле, православные церкви на перекрестках — сплошь купола и грубый кирпич; многие здания выглядели словно бы уменьшенными. Время от времени попадались совсем древние руины: остатки римской арки, неполная колоннада классического периода. Общая атмосфера этого места успокоила ее, как не смог музей (и несколько загадочный разговор с директором). Таких Афин она почти ожидала, на такие втайне надеялась: процветающий и изысканный город, крепко связанный со своим легендарным прошлым.

Эта мысль пронеслась в голове, когда она подняла голову и бросила первый взгляд на сам Акрополь и часть здания с колоннами (дорическими или ионическими — с такого расстояния не разглядеть), пронизанными золотым светом. Дебора замерла как завороженная. Из путеводителя следовало, что она смотрит на часть Пропилеев, или храм Афины-Ники, а не на сам Парфенон, который был значительно больше. Светлый мрамор, казалось, сиял, вспыхивая внутренним огнем, придававшим ему какой-то сверхъестественный вид.

Там, гласили легенды, отец Тесея ожидал вестей о сыне, отправившемся сражаться с Минотавром в лабиринте под Кносским дворцом на Крите. Тесей обещал в случае успеха поднять на корабле белый парус, однако, победив, забыл об обещании. Когда его корабль вошел в гавань — по-прежнему под черным парусом, — царь Эгей решил, что сын погиб, и бросился с обрыва в море, получившее его имя.

Легенды... Город определенно ими дышал. Может быть, именно это и влекло людей вроде Ричарда или, коли на то пошло, самого Шлимана. В таком месте истории о воюющих богах и героях действительно могли быть истинными.

Дебора съела кебаб из баранины и салат из помидоров, черных оливок и сыра фета прямо на улице, в таверне под названием «Пять братьев». Она читала (в том числе для того, чтобы избавиться от романтического интереса официантов) и наблюдала за вездесущими тощими котами, снующими между ножек стульев. То, что сказал греческий гость Ричарда Элейн Шотридж (мол, сыр в ее пирожках не уступает по вкусу продукту с его родины), было в лучшем случае вежливостью, в худшем — сарказмом. Вот здесь был настоящий сыр: влажный, соленый и острый, прекрасно дополненный легкой сладостью сбрызнутых оливковым маслом помидоров. Она прочитала достаточно, чтобы убедить себя подняться до самого Акрополя, расплатилась и вышла.