тебя в столовке. Да, ему бы штангу потягать, а не только книжки зубрить, чтоб он мог вписаться за тебя и на кулаках. Но то, что он тогда подсуетился, говорит о многом.

— Ты правда так думаешь? — шмыгает носом Овечкина.

— Я не думаю. Я знаю, — заверяю её я, хлопнув по плечу. — А в-третьих, чтоб он не видел твоего прыща, предлагаю свалить со следующей пары. Чё там по расписанию?

— Ох, да, сейчас скажу. — Вытерев глаза, Овечкина открывает какую-то тетрадь и пробегается глазами по тексту. — Да, да! Мы можем свалить. Но я давно не уходила с пар…

— Я помогу тебе вспомнить, какое это приятное ощущение.

Выйдя из-за стола, мы спускаемся вниз. Усатый профессор окидывает нас взглядом, и я удерживаю на себе его внимание.

Тот акробатический трюк стоил того. Я понимаю это, когда у мужика округляются глаза. Овечкина с трудом сдерживает смех и кидается к дверям. Я выхожу из аудитории задом и развожу руки по-актёрски, отвесив Александру Сергеевичу реверс… или реравенс? Хуй знает, но это было пиздецки приятно.

***

Когда я предлагал Овечкиной свалить, то рассчитывал, что мы хватанём по пивку и обоснуемся где-нибудь под забором. Может, даже выкурим сигарету. Не знаю, на что я вообще надеялся, когда втянул её в это.

Но то, что происходит дальше, вообще никак не пересекается с моим понятием «приятно слиться с занятий».

Обычно, сливаясь с уроков, я ходил и собирал бычки. Те, что посвежее и не слишком обсосанные, я складывал в пачку, чтобы разделить со своими товарищами. Мы бегали в лес и курили там вместо того, чтобы тухнуть над учебником. Иногда устраивали забег по трубам, играли в «ножечки» или представляли, будто мы мафиози и нам нужно провести крупную сделку, а именно — выгодно обменяться фишками.

Но я как-то подзабыл, что Овечкина девочка.

— Чего стоишь? — пытается приободрить меня Лариса, пока я глазею на здоровый торговый центр с улицы. — Пошли, — она хватает меня за руку и затягивает внутрь, как русалки затягивают наивных морячков в бушующие океанские воды.

Я ненавижу торговые центры. И я об этом уже говорил. Но я никогда не устану повторять — я ненавижу торговые центры. Суету, очереди, духоту и жару внутри маленьких помещений, особенно фудкорты, в которых всё втридорога.

Но сбежать вовремя не выходит.

Лариса, применив немного женского колдовства, заманивает меня в один из магазинов с одеждой. И пока я стою как истукан среди рядов, Овечкина объявляет охоту за шмотками.

Подхватив одну бирку на случайном платье, я решаю взглянуть на сумму. Но лучше бы, конечно, я этого не делал. Двадцать пять штук за платье?! Да на них можно подать в суд.

— Тебе ничего не нужно? — спрашивает Леркина подруга, навалив гору каких-то тряпок себе же на руку.

— Да не, — отмахиваюсь я. — У меня этого добра выше крыши.

— Да кому ты заливаешь, — хмыкает Овечкина. — Пошли, поможешь выбрать.

Лариса направляется к раздевалке, а я плетусь за ней, брезгливо держа в руках её нифига не лёгкую сумочку.

Когда мы подходим к одной из кабинок, она подзывает меня, и я доверчиво захожу с ней в одну кабинку.

— На, — говорит она и взваливает на меня ещё и кучу набранных шмоток. А затем… затем она лёгким движением руки снимает с себя футболку.

— Ты чё делаешь? — прижавшись спиной к хлипкой дверце кабинки, заикаюсь я.

— Точно, — говорит она, ослабив ремень в своих джинсах. — Такие платья надо мерить без белья. Ты права. Помоги. — Она поворачивается ко мне спиной и трясёт пальцем над лямкой своего лифчика. — Расстегни, Лер. — Одновременно с этим она начинает выбираться из джинс.

Я обезоружен… ваще. Стою как вкопанный, погребённый под горой шмоток, и пялюсь на неё во все глаза.

— Лер, — напоминает о себе Овечкина, и я кое-как освобождаю одну руку, справившись с застёжкой на её лифчике. После этого она довольно выдыхает, бросает сиськодержатель на пуфик в углу и поворачивается ко мне лицом. Но в глаза не смотрит. Её интересует только одежда, которую она начинает перебирать. — Фигня, фигня, фигня, о, а вот это то, что надо. — Она выдёргивает что-то белое из кучи, заезжая шмоткой мне по лицу. — Боже, — охает Овечкина. — Кажется, кто-то примерял это платье не в лучший свой день. Хотя пятно выглядит совсем свежим… Лер? — она наконец-то решает взглянуть на меня и тут же выпускает платье из рук. — Боже, Лера! У тебя кровь! Как ты себя чувствуешь? Сознание не теряешь?

Она начинает суетиться, обдувает меня и машет руками. Я слышу голос Ларисы, как она зовёт одну из сотрудниц магазина. Но перед глазами у меня только одно — сиськи Овечкиной.

Я таких сисек никогда не видел. Таких идеальных, как волейбольные мячи. А сисек я видел много. Ну, наверное, не так много, как, например, Дуэйн Джонсон или Вин Дизель, но достаточно, чтобы я мог сравнивать.

Мне очень хочется сказать Ларисе, что даже будь у неё восемь, или девять, или больше прыщей, Вася их не заметит, когда та скинет лифчик.

Так что прямо сейчас я сижу в фудкорте и жую картошку фри, не сводя взгляда с одной точки, и думаю об этом.

— Ты меня очень напугала. — Наконец-то вернувшись, Лариса ставит поднос на стол и садится напротив. — У тебя опять упало давление?

— А оно часто падает? — интересуюсь я, наконец-то найдя в себе силы отвести взгляд от пятна на столе. Но в глаза Овечкиной при этом смотреть я не мог. Чувствую я себя одновременно прекрасно из-за того, что увидел, и ужасно, потому что стоял и смотрел, когда должен был уйти.

— Я помню, как у тебя шла кровь из носа на первом курсе. Ты мало спала тогда, — присосавшись к диетической коле, говорит Лариса. — Да и выглядела очень нервно.

— Почему?

Лариса глядит на меня с хмурым недоумением.

— Ты серьёзно? — цокает Овечкина. — Мне ты говорила, что проблемы на работе, и попросила не вмешиваться. Уже забыла, что ли?

Сказав это, Лариса замолкает. Я ясно ощущаю это образовавшееся напряжение, посеянное Овечкиной. Но я не в ответе