– Живи долго и процветай7! – Каришка крикнула и подняла руки вверх, разведя средний и безымянный пальцы.

Фунчоза не хотел этого признавать, но он ладил с детьми, и несмотря на его неуравновешенность, ребятня его любила. Он был простым и бесхитростным, а еще рассказывал всякие интересные истории про миссии Падальщиков. Например, сегодня утром за завтраком он рассказал детишкам шести лет о том, как зараженные разрывают маленьких детей в клочья и обгладывают им кости, если они не делятся с Фунчозой яблочными хлебцами. После этого он получил подзатыльник от Алании, но эффект уже был оказан, и куча рыдающих сопляков облепили женщину и утирали слезы о ее подол, моля отдать Фунчозе все их яблочные хлебцы.

Фунчоза обучал сурово, но эффективно. Почему-то мне кажется, что из него вышел бы неплохой преподаватель сольфеджио.

Я завидовал ему. Не буду лукавить, что когда стало известно о его матери, я задался вопросом, почему вселенная, или господь, ну или кто там сидит, решил наградить этим даром самого блаженного из нас. Чем он это заслужил? Но потом я задушил эту зависть на корню, потому что столь низкие мысли не должны терзать бравого солдата. Жизнь несправедлива, но так скажет только тот, для кого она повернулась задом. В тот же момент она повернулась кому-то лицом, а значит он будет считать это счастьем. Для одного горе – для другого трагедия. У одного заберут, другому подарят. Все в равновесии. И я заставлял себя радоваться за Фунчозу, который каждое утро навещал свою спящую мать в плексигласовом боксе в подвале гостиницы, чтобы пожелать ей доброго утра, и каждый вечер – чтобы рассказать о том, что произошло этим днем. Кому-то это казалось нелепым, но во времена Хроник люди часто говорили с теми, кто был в коме, и состояние матери Фунчозы ничем от комы не отличалось.

Пробуждение Лилит обозначило новую веху. Теория сработала, а значит следовало продолжать терапию. Теперь мы стали жить ожиданием пробуждения Тарьи – матери Фунчозы, которую Кейн уже готовил к перемещению в лабораторный бокс.

Удивительным образом план работы Падальщиков теперь был расписан на месяц вперед. Если на Желяве мы ждали миссий как наркоманы до дрожи в коленях, получая дозу раз в месяц, то теперь готовы были молиться о выходном. Но никто бы не позволил себе ныть по этому поводу. Слишком многое стояло на кону, и слишком долго мы сидели под землей, чтобы отдыхать теперь.

Сегодня днем я поймал себя на мысли о том, что вдруг стал думать о матери Фунчозы как о своей, представляя день, когда она очнется от долгого сна, потянется на кровати и расскажет наконец, почему ее сын такой конченный придурок. Но самое интересное было в том, что во взгляде каждого Падальщика я читал те же мысли и чувства: с сегодняшнего дня каждый из нас теперь работал ради незнакомой нам, но столь прекрасной Тарьи, олицетворявшей маму для всех нас.

В ресторане продолжались танцы и пиршество, давно я такой вечеринки не видывал. Колонки радовали динамичным техно-электро-тектонико-лаундж-попом, который выбрал странный Йонас, отовсюду звучал заливистый смех и нескончаемые разговоры, солдаты слились с гражданскими в плотной массе танцующих рук-ног, тяжело пахло потом и мускусом, но никто не смел игнорировать невидимые волны всеобщей эйфории.

Я прошел мимо пары солдат – Сопля и Барахлюш – со времен переворота на Желяве они стали вездесущим хвостом Бриджит, первые помощники, которые лезли за ней в огонь, в воду и канализацию.

– Где ваш сержант? – спросил я.

Они тут же нарочито выпятили вперед груди – столь разные по внешности и столь же разительные по характерам, однако столь похожие в отваге. Сопля высокий долговязый, Барахлюш на три головы ниже, но шире на четыре размера.

– Э-э-э, сержант э-э-э. В дозоре! – ответил Сопля.

– В каком еще дозоре? Никто у нас не стоит на дозоре. Ври правдиво, Сопля. Подставляешь своего начальника, – поучал я.

– Так точно, командир, ой то есть, сержант…А вы у нас сейчас командир или сержант? – подхватил Барахлюш своего товарища.

Я стоял неподвижно и смотрел на солдата, не моргая, отчего тот тут же стал чувствовать себя неуютно. Но он был прав. Со всем этим возвращением из мертвых мы так и не поставили окончательную точку в том, кто сейчас командир отряда Маяка. Изначально им была Тесс. Потом она, вроде как, умерла, и командиром стал я. Потом я вроде как умер, а потом вернулся. А потом вернулась Тесс… В общем, вопрос был резонен и я просто переспросил:

– Ну так где Бридж?

– Сержант требовала покоя! – заступился Барахлюш.

– У Горе-Федора что ли?

– Да. То есть нет. То есть я не знаю.

Я покачал головой. И что Бридж в них нашла?

Я понял, что это за покой. Бридж его только в самогоне находила, а поставщиком у нее был всегда лишь один демон, и тот в кухню меня не пропустит, если Бридж не захочет – такая уж у них договоренность. А после того, как Бридж спасла жизнь Горе-Федору на Желяве, выведя через смертельные коридоры к эвакуационным Аяксам, он теперь точно ляжет грудью на ее амбразуру.

Убедившись, что Бридж под стопроцентной защитой Горе-Федора, я отправился на поиски той, что избегала меня с самого первого дня нашего приезда в Бадгастайн.

Я нашел Тессу на террасе. Она стояла на улице и смотрела на небо. Черт, какое же оно прекрасное и бесконечное. Ясное зимнее небо испещрено звездами, россыпь ярких точек вырисовывали знакомый узор Млечного пути, который я видел лишь на фотографиях в учебниках. Мир наверху великолепен, и мне больше не хочется его покидать.

Я подошел к окну. Я не могу выйти наружу – еще долго герметичные помещения будут моим спасением. Но я почти рядом с Тесс, ведь нас разъединяет всего один сантиметр прозрачного стекла.

– Последний раз я наблюдала за звездами в деревне с Тиграном. И вот уже два месяца живу на поверхности, но из-за постоянной суеты забываю о чудесах, которые меня окружают здесь, – сказала Тесса, заметив меня краем глаза.

– Наверное наши предки тоже не замечали красоту природы вокруг, сосредотачиваясь на искусственных вещах, которые мне не понять, – добавил я.

– Вот так незаметно начинаешь ступать по их пути, уверенный в том, что никогда не повторишь их судьбу, – Тесса развернулась ко мне боком и прислонилась к оконному откосу.

Она была права. Со всей этой гонкой за выживание мы все реже обращали внимание на столь прекрасные явления вокруг нас, которые и придают ценность жизни: смех друга, знак внимания от незнакомца, подарок, горячее рукопожатие.

Пар вырывался из ее рта, из-за этого посреди ночи она казалась еще более бледной, чем обычно.

– Все в наших руках. Теперь мы сами строим свой мир, – заметил я.

Тесса взглянула на меня.

– Думаешь, у нас получится? Сосуществовать?

Я задумался. У меня до сих пор не было ответа на этот вопрос, и Тесса читала мою неуверенность во взгляде.